Тяжка обуза северного сноба —Онегина старинная тоска;На площади Cената – вал сугроба,Дымок костра и холодок штыка…
Черпали воду ялики, и чайкиМорские посещали склад пеньки,Где, продавая сбитень или сайки,Лишь оперные бродят мужики.
Летит в туман моторов вереница;Самолюбивый, скромный пешеход —Чудак Евгений – бедности стыдится,Бензин вдыхает и судьбу клянет!
1913
«Здесь я стою – я не могу иначе…»
«Hier stehe Ich – Ich kann
niсht anders…»
«Здесь я стою – я не могу иначе…»Не просветлеет темная гора —И кряжистого Лютера незрячийВитает дух над куполом Петра.
<1915>
«…Дев полуночных отвага…»
…Дев полуночных отвагаИ безумных звезд разбег,Да привяжется бродяга,Вымогая на ночлег.
Кто, скажите, мне сознаньеВиноградом замутит,Если явь – Петра созданье,Медный всадник и гранит?
Слышу с крепости сигналы,Замечаю, как тепло.Выстрел пушечный в подвалы,Вероятно, донесло.
И гораздо глубже бредаВоспаленной головыЗвезды, трезвая беседа,Ветер западный с Невы…
1913
Бах
Здесь прихожане – дети праха —И доски вместо образов,Где мелом, Себастьяна Баха,Лишь цифры значатся псалмов.
Разноголосица какаяВ трактирах буйных и в церквах,А ты ликуешь, как Исайя,О, рассудительнейший Бах!
Высокий спорщик, неужели,Играя внукам свой хорал,Опору духа в самом делеТы в доказательстве искал?
Что звук? Шестнадцатые доли,Органа многосложный крик,Лишь воркотня твоя, не боле,О, несговорчивый старик!
И лютеранский проповедникНа черной кафедре своейС твоими, гневный собеседник,Мешает звук своих речей.
1913
«В спокойных пригородах снег…»
В спокойных пригородах снегСгребают дворники лопатами;Я с мужиками бородатымиИду, прохожий человек.
Мелькают женщины в платках,И тявкают дворняжки шалые,И самоваров розы алыеГорят в трактирах и домах.
1913
«Мы напряженного молчанья не выносим…»
Мы напряженного молчанья не выносим —Несовершенство душ обидно, наконец!И в замешательстве уж объявился чтец,И радостно его приветствовали: «Просим!»
Я так и знал, кто здесь присутствовал незримо:Кошмарный человек читает «Улялюм».Значенье – суета, и слово – только шум,Когда фонетика служанка серафима.
О доме Эшеров Эдгара пела арфа.Безумный воду пил, очнулся и умолк…Я был на улице. Свистел осенний шелк…
1913
Адмиралтейство
В столице северной томится пыльный тополь,Запутался в листве прозрачный циферблат,И в темной зелени фрегат или акропольСияет издали, воде и небу брат.
Ладья воздушная и мачта-недотрога,Служа линейкою преемникам Петра,Он учит: красота – не прихоть полубога,А хищный глазомер простого столяра.
Нам четырех стихий приязненно господство,Но создал пятую свободный человек.Не отрицает ли пространства превосходствоСей целомудренно построенный ковчег?
Сердито лепятся капризные медузы,Как плуги брошены, ржавеют якоря;И вот разорваны трех измерений узы,И открываются всемирные моря.
1913
«В таверне воровская шайка…»
В таверне воровская шайкаВсю ночь играла в домино.Пришла с яичницей хозяйка;Монахи выпили вино.
На башне спорили химеры:Которая из них урод?А утром проповедник серыйВ палатки призывал народ.
На рынке возятся собаки,Менялы щелкает замок.У вечности ворует всякий;А вечность – как морской песок:
Он осыпается с телеги —Не хватит на мешки рогож —И, недовольный, о ночлегеМонах рассказывает ложь!
1913
Кинематограф
Кинематограф. Три скамейки.Сентиментальная горячка.Аристократка и богачкаВ сетях соперницы-злодейки.
Не удержать любви полета:Она ни в чем не виновата!Самоотверженно, как брата,Любила лейтенанта флота.
А он скитается в пустыне —Седого графа сын побочный.Так начинается лубочныйРоман красавицы-графини.
И в исступленьи, как гитана,Она заламывает руки.Разлука; бешеные звукиЗатравленного фортепьяно.