- Пустить зонд! - снова командую я, и на мониторе от нашего корабля отделяется точка. Ее поведение ясно указывает, что там, куда попала первая ракета, образовался новый пространственный канал.
Через несколько минут зонд исчезает в образованной нами сингулярности, которая способна вывести любой корабль в район Большой Медведицы.
Работа закончена, и мы отправляемся на ближайшую базу за новым заданием.
Незадолго до отхода ко сну, когда мы сидим с Эдди за чашкой кофе на одной из баз-астероидов, болтающихся недалеко от Дракона, мой помощник возвращается к прежней теме:
- Я вот все думаю, командир, - говорит он задумчиво, - если бы в моем теле какие-нибудь клетки стали копать новые каналы, как бы я к этому отнесся?
- Это ты к тому, что мы пробиваем новые пространственные каналы в теле Вселенной?
- Да, да.
- Ну, я бы сказал, что ты еще нескоро умрешь, - шучу я, но Эдди не удовлетворен этим ответом.
- Но ведь эти клетки действуют сами по себе, независимо от моего желания.
- А вот тут ты не прав. Меньшее не может познать большее, и маленькая клетка не научится копать каналы, пока ты - большее - не укажешь ей, где именно копать.
- То есть вы думаете, что бы мы ни делали, все согласовано с Высшим Разумом?
- Я бы сказал, установлено Высшим Разумом, как мы устанавливаем для своих организмов чем, когда и как питаться.
Эдди надолго погружает свои мысли в чашку с кофе, а потом произносит:
- Фундаментально!
- Не волнуйся, - говорю я, - когда клетки твоего организма избороздят тебя каналами до такой степени, что ты станешь разваливаться, тебя это уже не будет интересовать.
Он задумчиво смотрит на меня и произносит:
- Надеюсь!
Я встаю и иду к дверям своего номера, когда в голове раздается отчетливый зов:
- Возвращайся на Землю! Возвращайся на Землю! - и то, что я слышу, подтверждается светящейся надписью, как будто в моем мозгу стоит неоновый рекламный щит.
И тогда я понимаю, что в моей жизни происходит нечто исключительно важное. Возможно, сама ее цель наконец-то откроется мне, и я найду то, что ищу сотни лет. Впервые у меня появляется нечто вроде предчувствия свободы.
20.
Когда часами смотришь в спину движущегося перед тобой проводника, качающегося между горбов верблюда, возникают разные мысли и чувства. И одно из них - желание убить.
С другой стороны, если сделать это, то вместо его спины мне придется обозревать бескрайнюю пустыню, как это теперь делает монгол. Я не уверен, что этот пейзаж будет лучше той картины, которую я наблюдаю сейчас.
Меня удивляет только одно: как он ищет дорогу в этом краю? Я что-то слышал, конечно, о том, что зрение у жителей пустыни и тундры исключительное и дает им возможность ориентироваться по мельчайшим деталям. Впрочем, этого все равно не понять, пока сам не попробуешь. А пока поневоле приходиться верить, поскольку вот уже целый день я не вижу ничего, кроме барханов. Но мой проводник, очевидно, отличает их один от другого, потому что здесь больше нечего и не с чем сравнивать для определения маршрута.
Есть, конечно, еще солнце, которое, впрочем, не нуждается в особом упоминании.
Там, куда я попал, в поле зрения попадает не так уж много предметов: спина проводника, задняя часть одного верблюда и голова другого, дюны, и оно - Солнце. И последнее среди этого перечня занимает отнюдь не последнее место. Оно есть, и все. О нем можно думать, что оно милосердно или, скорее, беспощадно. Что оно издевается или рыдает, глядя на твои страдания, что оно громогласно хохочет, или жалит как скорпион, а также ласкает, бьет, доводит до бешенства, ввергает в сон, дает и отнимает жизнь, обнимает... И все это будет правдой, ибо оно есть и все, такое же неизменное, независимое от тебя и абсолютное, как сама Истина.
Иногда, оглянувшись назад, я чувствую сильное желание повернуть своего верблюда. И не потому, что устал от неизвестности, которая ждет впереди, а только лишь потому, что сзади есть еще один объект, на котором можно сосредоточиться - следы, наши следы.
А вообще я только сейчас кое-что понял: пустыня - чудовищный вампир, самый страшный из всех возможных. Человек, привыкший потреблять информацию во множестве и перерабатывать ее, вдруг сам оказывается чуть ли не единственным объектом информации в океане ее отсутствия, и этот океан высасывает из человека все: воду, чувства, мысли. И выходит, что по пустыням двигаются иссушенные мумии. Вот именно то слово, которое подходит к моему теперешнему самоощущению. А я-то думаю, на кого я похож...
Можно возмутиться, начать кричать, скакать, бегать, но здесь тебя быстро успокоит лучший психотерапевт - пустыня.
По крайней мере, каждому заведомо ясно, что крики и прыжки производят на пустыню такое же действие, как моль на груду металлолома.
Но порой все же хочется побыть человеком, а не мумией, и тогда я стегаю верблюда и ору, но пустыня не только вокруг, но и подо мной, и передо мной. Ни верблюд, ни проводник никоим образом не реагируют на мои выходки. Они - часть этого резервуара пустоты, того вампира, который уже обглодал меня до костей.
Обеда я ожидал как манны небесной, но этот человек-пустыня, которого в городе, кажется, звали Алдар Дзул, а здесь не более чем мистер Небытие, не доставил мне и такого шанса развлечься. Единственное, что порадовало мой взгляд, это саморазогревающийся обед - хоть какой-то отблеск цивилизации. За время стоянки была сказана лишь пара фраз.
И вот теперь, когда одна из неизменных деталей пейзажа начала заметно клониться к западу, что меня бесконечно удивило, ибо я полагал, что здесь этого никогда не бывает, наконец-то произошло нечто. Но событие это, увы, безапелляционно отобрало у меня все, что позволяло сохранять бодрость духа философию и чувство юмора, на которое я мог опереться в положении вынужденного отшельника.
Незадолго до того, как это произошло, я с благоговением поглядывал на тени, которые стали отбрасывать дюны, как бы намекая на приближающуюся ночную прохладу. Настроение мое приподнялось в ожидании ночлега, и я что-то радостно крикнул Алдару, как вдруг вынужден был резко потянуть узду. Монгол ехал вперед, как ни в чем не бывало, но на моих глазах сначала голова его верблюда, потом его руки, лежащие на горбу животного, а потом и он сам исчезли с моих глаз, словно пересекли невидимую границу другого мира. Будто стена, отделяющая другое измерение, поглотила моего проводника.
Впервые за годы жизни на Земле на моем лице появилась по-настоящему глупая улыбка. Я кое-что знаю о магии, и говорю это без лишней скромности, но даже не слышал никогда, чтобы человек, да еще и вместе с верблюдом, могли бы исчезнуть без следа. Самое печальное, что и следов их за этой невидимой границей не было видно.
Мне стало не по себе. Остаться в пустыне одному, не имея возможности ориентироваться, несмотря на то, что карта у меня осталась, не очень приятно. И вряд ли кому-то понравится, когда из-под него выбивают стул, на котором он сидит. Для меня этим наглым предательским стулом был проводник.
Проводник - бандюга и уголовник, смертоубийца! Завлечь человека в пустыню и вот так бросить его, не сказав даже "прощай". Да и не бросить даже, а как-то неприлично смотаться в другое измерение. Разве настоящие проводники так поступают?
Вот здесь-то и покинули меня моя философия и юмор. Шутки кончились, и я остался один на один с пустыней.
Мне пришло в голову, что и я могу попытаться пересечь злополучную черту, за которой мой проводник покинул этот мир. Правда, рядом со мной не было никого, чтобы подписать мне гарантию благополучного завершения этого эксперимента. С другой стороны, ничего, кроме пути вперед, да цепочки собственных следов, манящих обратно, не оставалось.
Как раз тогда, обдумывая возникшую альтернативу, я ощутил, что ко мне возвращается способность размышлять, которую Солнце расплавило, а пески стерли в порошок. У меня возникла мысль о том, что пески пустынь состоят из стертых в пыль способностей людей размышлять. Следующей мыслью моего воспрянувшего мозга было, что мой путь, как-никак, лежит в Шамбалу, с которой связано множество самых невероятных былин и более вероятных небылиц.