– Значит, по-твоему, мир наш совершенен и его вовсе не следует менять? – недовольно возразил Бард
– Напротив, – ответил Сид, – Я-же и заметил что нет совершенства, а для всякого доброго человека всегда найдется что исправить, кому где помочь да и кого из беды выручить. Так что мир меняется и будет людьми меняем, только уж не сообразно Некромантовым лекалам – упаси нас от этого Боже!
– Чем-же тебе не угодили его воззрения? – пожав плечами удивился Бард, – Вроде разумное дело предлагает!
– Разумное? Ну-ну, давай-ка рассудим: что-же все-таки делает провозглашенная Некромантом мысль, что-же такого меняет в мире – ну, окромя мутнословного колобродства о Богах. Заместо выпяченного нынче подданства и господарства, Некромантова пустомудрость выпячивает наверх отношение торговли. Неотлучное право частника и обязательство равноценно менять товары – это-же обычный ханделяж! Да и государство Некромантово, приснопамятный «Ночной Сторож» - он ведь для того только и нужен, чтобы за торговлей надзирать и жуликов ловких по рукам бить, хотя какая торговля без жульничества: не обманешь – не продашь! Но представим, что в этом наилучшим из миров всякая торговля честна, любой обмен равноценен и за каждый товар платится его подлинная цена. Чудеса в решете! Но, меж тем, разве из этого получится равенство? Разве торговля, пусть хотя бы и честная, может породить равенство между людьми? Ведь от торгового промысла какой-бы он ни был – мутный аль прозрачный, от торговли одни завсегда богатеют, другие-же теряю богатство и летят в голую бедность. Я вот, к слову, в целом аршинник недурной и своей выгоды в базарный день не упущу, но вёрткий ханделяжник из Бакареша или ухватистый Южняк с островов меня в три приема вокруг пальца обвертит, как липку обдерет, и по миру пустит в одних дырявых портках. Торговля — это ведь тоже разумение, дарование, талант наконец, а в талантах люди неравны. Равенство-же о котором вещает Некромант – это равенство вольной торговой площади: каждый право имеет в базарный день на площадь явиться и, коль на то есть средства, целый день ханделяжить – покупай, продавай, никто тебе слова поперек не скажет. Но ежели у богатого товар чтобы продать, и деньга в кошеле чтобы нового прикупить, то с бедняками-то как? С чем идти бедняку на базар, чем будет неимущий с рождения аль в ханделяже неудачливый торговать? Чем – а? Нешто не догадываешься?»
Уставившись перед собой, Бард опять незадачливо пожал плечами.
– Не понимаешь? Тогда я растолкую. Как говаривал твой мудрейший Некромант: человек освободившийся от ига Богов получает в частную собственность свое тело и дух. Ну вот этим то как раз он и будет торговать! В мире которым правит торговля, где самое первое отношение – это отношение базарной площади, товаром становится без исключения всё. В первую-же очередь – человек. Ведь сам рассуди - все что вынесут на рынок, сообразно правилу обмена, станет товаром: труд людской и плоды его – товар, ум людской и плоды его разумения – товар, да и сам человек вместе со своим духом и телом – товар, бессловесный и безымянный товар, знающий про себя лишь цену в серебре, золоте, и меди. В дивном новом мире Некроманта каждый человек, будь то младенец, мужик, или баба, каждый окажется непременно взвешен! Взвешен, измерен, и оценен – и горе тому, кто будет найден легким!
Над лодкой повисло неуклюжее молчание, старина Сид продолжил аккуратно подруливать вёслами, Бард-же вывесил за нос лодки светильник и, немного пригорюнившись, присел на скамью.
– Как-же быть? – тихо спросил он, выждав неловкую паузу, – Ведь мир меняется, магия рун вот исчезла, война с орками скорее всего похоронила всё королевство, да и как бы то ни было – по-старому уж больше никогда не будет. Как быть?
– Стяжи дух мирен, и тысячи вокруг тебя спасутся, – ответил Сид. – Исправляй в себе изъяны, обращай заблудших, не молчи перед творящейся кривдой, не закрывай глаза на истязания слабого. Падающего – да подыми, отчаявшегося – да утеши, ответственность же как самую тяжкую неси до конца, на чужое плечо не надеясь, но сам ближнему своему плечо всегда подставляй! Прежде чем раздавать советы, посоветуй себе. Сора в чужой избе не ищи, свою-же каждый день прибирай и до блеска выскребывай. Будь для себя самого строжайшим судьей и смотрителем зорким, соседу – соседом, приятелю – приятелем, родителю – сыном послушным и кротким, жене и отрокам –опорой общего вашего дома и крова; братолюбивым будь и вечно пекись о здравии братьев старших и меньших. Снеси тяготы, не отчаявшись в человеческой доле и будешь спасен, так сказано и будет так во веки веков! Такие вот есть слова в нашем мире, милсдарь мой Бард, а услышал я их в Нордмарском Монастыре многие зимы тому назад, когда паломничал к этой высочайшей святыне всея королевства. С той поры много еще слыхивал разносеянных слов, мудрых и глупых, но лучше этих, пожалуй, что так вовек и не услыхал.
Сидя подле светильника, Бард нахмурил лоб и было приготовился отвечать, но тут лодка как-то неловко завиляла бортами и, накренившись, резко подпрыгнула, словно чья-то незримая рука, коварно протянувшись со дна реки, вцепилась в суденышко с чудовищной силой. Ухватившись за борта, Сид чудом удержал равновесие. Над макушкой Барда стрелой пронесся сорвавшийся с крепления багор и, пронзая тьму ржавым острием, с шумом ухнул в реку. Не успели спутники опомниться, как лодку вновь что-то ударило, пуще прежнего накренив хрупкое судно.
– Пороги, мы пороги проворонили! – заорал Сид, отчаянно выруливая веслами. И правда: река под лодкой начинала гудеть, раздуваясь от бурных накатов и ускоряющегося с каждой минутой течения. Всем телом припав к носу суденышка, Бард все еще удерживал в левой руке медный фонарь стараясь хоть как-то высветить берег, но опустившаяся на путников непроглядная тьма словно поглотила округу. Тем временем лодка, в очередной раз опасно качнувшись и скорбно оскребясь о торчащие из реки скалы, стала набирать воду через раскрывшиеся в боках черные щели.
– Черпай, черпай! – скомандовал Сид, все не отпуская вёсел и бешено ими орудуя. Бард было хватился черпать, но тут лодку бешено подбросило в воздух. Со страшным хрустом лопающейся древесины, тщедушное суденышко рухнуло на выдающийся из воды остроконечный булыжник и тотчас разомкнулось огромным проломом, через который мигом захлестала вода.
– Берегись! – закричал Сид бросая вёсла и кинулся было к Барду, но мгновение спустя оба очутились посреди бушующего потока. Бард чудом зацепился за выпрыгнувшую из лодки деревянную бочку, ну а Сид, вынырнув из пучины, судорожно ухватился за пояс Барда.
– Держись старина, – булькнул Бард сквозь застилающую рот воду, – Нельзя тонуть! Сид, кое как вскарабкавшись на бочку посиневшими от холода руками, послушно кивнул. Путников вертело озверевшим потоком, осклизлый от воды бочонок то и дело норовил по-змеиному извернуться и уйти из-под слабнущего хвата людей. Оба тихо молились о какой-нибудь спасительной коряге или хотя-бы о плоском валуне, на который река буде на то её воля могла бы их безопасно закинуть. Но поток только ускорялся, ярясь грозным рокотом падающей с высот воды и гулким воем мрачных крутовертей.
– Держишься? – спросил Бард.
– Угу, – молвил Сид, чувствуя меж тем, как из немеющих рук уходит сила.
– Держись, не пускай! – Бард ободряюще взглянул на Сида, тот тихо ухмыльнулся и кивнул. Аккуратно приподняв голову и выглянув из-за бунтующих волн, Бард осмотрелся: выкатившийся на небо месяц слабо осветил округу, ему вдруг показалось что где-то впереди замаячила пологая скала.