Рольф выпучил глаза, умоляя меня не ввязываться в спор, но промолчать я уже не мог.
- Я знаю, что предписывает закон о генетической чистоте, господин Шаллмайер. Я сдал этот раздел на «отлично». Но я считаю, что нельзя сбрасывать человека со счетов только потому, что у него не хватает какой-то дурацкой хромосомы! А может, она станет великим художником?!
- Мы говорим сейчас о ком-то конкретном? - под пристальным взглядом Шаллмайера я почувствовал себя так, словно он навел на меня дуло пистолета.
- Нет, разумеется, нет, - заверил я. - Это так, образно выражаясь... Просто обидно, что из-за разграничения по категориям я никогда не стану астронавтом. У меня ведь астма.
Я закашлялся. Шаллмайер побледнел. Ха, этот хлыщ боялся заразиться моей астмой, как если бы это был банальный грипп! Безуспешно борясь с приступом жестокого кашля, я обвис на его рукаве.
- Совершенно забыл, я же собирался переговорить с Шульманом, - пробормотал он, вырываясь из моих судорожно сжатых пальцев.
Стоило ему отойти, как мой внезапный «приступ» тут же прекратился.
- Эй, ты в порядке? - участливо спросила Вики.
- В полном! - ухмыльнулся я.
- Ну-у, парень!.. - восхищенно протянул Рольф. - Молодчина! Я уж думал, от этого стервятника никак не избавиться... Слушай, приятель, а не принесешь мне из холодильника еще пару банок пива?
Влетев на кухню, я увидел, что мистер Шульман, облапив маму, шепчет ей что-то в самое ухо. Заметив меня, она отшатнулась и смущенно поправила прическу.
- Крис, ты что-то искал? - спросила она.
- Мне показалось, что в кухню прошмыгнула крыса, - выпалил я. - Наглая, жирная, омерзительная крыса.
На лице Шульмана выступили красные пятна.
- Крис! Что ты такое говоришь! Мы с мистером Шульманом..., - начала было мама.
«Мы?» Мне вдруг на самом деле резко перестало хватать воздуха.
- Я давно собиралась тебе сказать, но все как-то не было удобного случая... - замялась мама. - Да, я же так и не успела сообщить тебе потрясающую новость! Генрих подключил свои связи и выбил тебе направление в Шварцвальд. Разве не чудесно?!
- Что еще за чертов Шварцвальд?
- Крис, это лучшая клиника в Европе. Там, в горах, такой воздух... Ты забудешь про астму. И сможешь пообщаться со сверстниками, завести новых друзей...
Я смотрел на нее и не мог понять: неужели она всерьез полагает, что я начну прыгать от радости?
- Удачный ход, мистер Шульман. Браво! - наконец, выдавил я.
- Да что с тобой сегодня, Крис! - воскликнула мама. - Генрих, бога ради, извини. Ты же видишь, он не в себе!
Я молча развернулся и поплелся в свою комнату. Праздник кончился.
Глава VI
Человек рождается слабым. Сильным он становится тогда, когда нет вокруг никого сильнее его.
Аркадий и Борис Стругацкие. «Трудно быть богом»
Отъезд в Шварцвальд был назначен через три недели, сразу после экзаменов. Все это время мы с мамой не разговаривали. Совсем. Она пропадала на студии, а я при каждом удобном случае сматывался на весь день на Каштановую аллею. Летел туда на всех парусах, однажды даже чуть не сбил с ног высокого худого господина. Школьные вебинары я безбожно прогуливал: не хотелось тратить оставшиеся до отъезда дни на эту галиматью. Из-за серии взрывов в метро ежегодный сбор в школе отменили, и всем разослали тесты. Если честно, я даже вопросы не читал, нажимал наугад. Провалился по трем предметам, отправили на переэкзаменовку в сентябре. Это еще больше осложнило отношения с мамой.
Хорошо, хоть Келлеру не приходило на ум поинтересоваться, почему наши занятия музыкой так внезапно перешли в оффлайн. Не слишком-то хотелось посвящать кого-то в семейные дела. Я предупредил, что в ближайшее время мне предстоит пройти курс лечения. Он кивнул и больше не лез с расспросами. Мировой коуч, говорю же.
Иногда во время занятий прибегали Хайди и Анника. В эти дни мы выкатывали кресло Келлера в сад и устраивали пикник. И всякий раз, стоило ему увидеть Аннику, он начинал сиять не хуже отполированного божка на его письменном столе. И чем бы она ни занималась - валялась в траве, смотрела картинки в книжке или болтала на своем птичьем языке - он буквально не сводил с нее глаз. А когда она забиралась к нему на колени, чтобы в три быстрых взмаха нарисовать птицу, которая только что вспорхнула с ветки, или проклюнувшийся из тонкого бутона ирис, он напрочь забывал о нас с Хайди. Кто бы мог предположить, что старик так сентиментален.
- Никогда прежде, - признался он однажды, наблюдая как Анника, хохоча, носится по лужайке, - я не считал закон о генетической чистоте несправедливым. Странно, правда? Ведь он касался меня напрямую. Став инвалидом, я лишился возможности завести семью и детей, путешествовать, заниматься общественной деятельностью - всего и не перечислить. Но мне не приходило в голову роптать. Возможно, потому, что я воспринимал это как заслуженное наказание за свою беспечность, из-за которой оказался прикован к инвалидному креслу и стал обузой для общества и себя самого. Да-да, не спорь. Как бы чудовищно это ни звучало, но в нынешнем мироустройстве гораздо больше разумной справедливости и порядка, чем до войны: привилегии получают лишь те, кто способен стать полезным, полноценным трудягой огромного муравейника. Законы природы подчас кажутся суровыми, но в них есть высшая справедливость. Когда стадо антилоп несется по саванне, хищникам достаются больные и старые животные, и никому не придет в голову встать на их защиту. Или вот яблоня, - он махнул рукой. - Каждый год я задаюсь одним и тем же вопросом: как дерево узнает, какой из сотни плодов - с червоточинкой? Оно сбрасывает их до срока, чтобы отдать все соки прогретой солнцем земли завязям без изъяна. Я свято верил в справедливость закона, Крис. До того, как познакомился с Анникой. Да, возможно, она - ошибка природы. Но ошибка гениальная, из разряда тех, благодаря которым был открыт пенициллин или радиоактивность. И когда я думаю, что в этом идеальном, разумно устроенном мире, населенном трудягами-муравьями, нет места для этой легкокрылой бабочки, которая слышит песню каждого цветка, мое сердце сжимается от тоски.