Я достал из-за пояса флейту и долго стоял, не решаясь выпустить ее из рук. Еще полгода назад я бы сам с радостью бросил ее в огонь, а теперь... Это было последним напоминанием о доме, о маме и Келлере, о Каштановой аллее - словом, обо всем, что было мне так дорого. И у каждого из новеньких была такая вещь. Сестра Филди подошла и мягко вытянула флейту из моих рук. Я быстро вытер мокрые ресницы. Хорошо хоть, очки разрешили оставить - после того, как я сказал, что иначе рискую сослепу вывалиться в окно или переломать все кости, загремев с лестницы.
Щурясь от яркого солнца, мы вышли во двор замка. Я с наслаждением вдохнул воздух, наполненный запахами луговых цветов, травы и нагретого солнцем камня. Высоко в синеве с пронзительным щебетом проносились ласточки. Все выглядело столь безмятежным, что страхи и тревоги таяли, превращаясь в смутные тени.
Сестра Филди отлучилась на пару минут и вернулась в сопровождении жуткого типа. Вагнер - так его звали. Засаленные, черные с проседью патлы падали на одутловатое лицо, а лиловые губы кривились в усмешке. Он окинул нас угрюмым взглядом из-под тяжелых набрякших век и, достав увесистую связку ключей, отпер неприметную деревянную дверь. За ней оказалась комнатка, набитая всяким пыльным старьем. При одном только взгляде на этот столетний хлам у меня сразу же запершило в горле.
Старик, который был при клинике кем-то вроде садовника, смотрителя и ночного сторожа, выдал нам облезлые щетки, ведра и мыльный раствор. Мы накачали в колонке ледяной воды и принялись скрести мостовую. Это было нудное, но, в общем-то, не такое уж сложное занятие: пока руки заняты, можно болтать о чем угодно, а можно думать о чем-то своем. Мне почему-то вспомнилась Хайди - вот бы она посмеялась, увидев меня на четвереньках, по уши в мыльной пене. Она так заразительно смеется - как будто стеклянные бусины рассыпались и скачут, катятся во все стороны. Даже если настроение паршивое - все равно разулыбаешься, как дурак.
- Ты что улыбаешься? - спросил Бруно.
- Да так, ерунда, - отмахнулся я. - Интересно, а где спальни девчонок?
- Зачем тебе? - изумленно уставился он.
- Ты что, уже не хочешь узнать правду о своей сестре? Может, здесь еще есть те, кто видел ее. Все-таки три года - не такой большой срок. Кстати, начать опрос свидетелей можно прямо сейчас, - и прежде, чем он успел сказать хоть слово, я вскочил с колен и подошел к сестре, которая о чем-то тихо переговаривалась с Вагнером. Заметив меня, оба разом замолчали.
- Сестра Филди, мы с Бруно, - я махнул рукой в его сторону, - поспорили, куда выходят окна нашей спальни: я ручаюсь, что прямо на этот дворик, а Бруно утверждает, что на противоположную сторону.
Сестра улыбнулась.
- Мне жаль, Кристобальд, но Бруно прав. Окна вашей спальни смотрят на восток, а это южная сторона.
- Вот черт! - ругнулся я. - Вы так здорово ориентируетесь в замке! Это же настоящий лабиринт. Наверное, давно уже тут?
- Давненько, - улыбнулась она.
- О, тогда вы наверняка должны помнить старшую сестру Бруно, Элизу. Элиза Штайн. Он говорит, она была настоящей красавицей. Она умерла три года назад - от простуды. Помните?
Сестра Филди бросила быстрый взгляд на Вагнера, который мял в узловатых пальцах с обломанными желтыми ногтями сигарету. Она была грязная, замусоленная, словно он таскал ее в кармане черт знает сколько времени. Меня чуть не передернуло от брезгливости.
- Нет, признаться, что-то так сходу не припомню, - пробормотала сестра Филди. - Возможно, как раз в это время я уезжала на сестринские курсы.
Я кивнул и отошел. То, что она обманывала, было ясным, как день. Но важнее было другое: старый сторож тоже прекрасно знал, о ком шла речь, хотя не проронил ни слова. Что же за тайну хранят эти двое?
- Бруно, - шепнул я, снова опускаясь на четвереньки и берясь за щетку в серой пене. - Похоже, ты был прав, приятель.
Его глаза округлились, но заметив пристальный взгляд сестры, он промолчал и только еще усерднее принялся шоркать брусчатку.
Солнце стояло уже высоко, и в животе урчало от голода. Вчера после шатаний по темному лесу мы так и остались без ужина, а сегодня из-за совершенно безобидной потасовки - еще и без завтрака. Я вспомнил кексы, которые пекла Грейси - с румяной корочкой, посыпанной сахарной пудрой, а внутри - сладкая сдоба с изюмом и цукатами. М-м-м-м... От одной мысли о них голод стал в сто раз сильнее.
- Знаешь, Бруно, я тут подумал, что каша, которой тебя пичкала бабушка, не такая уж плохая вещь. Пожалуй, я бы съел сейчас тарелочку.