Мама рассказывала, что давно, еще до моего рождения, в нашей квартире был большой книжный шкаф - во всю стену. Но когда открылось, что я кашляю вовсе не от простуды, от книг пришлось избавиться. Я прежде не понимал ее грусти по утраченным бумажным книгам: есть же планшетник - закачивай и читай. А в Шварцвальде, где запрещены любые гаджеты, понял. Бумажная книга - она такая... Вещественная, что ли? Тяжелая, настоящая. У каждой свое лицо и своя судьба, которая читается по слегка обтрепанному корешку и загнутым уголкам страниц - сколько рук ее касались, сколько людей задумывались над ее страницами, грустили, улыбались, мечтали... И еще - совершенно особенный запах. Его ни с чем не спутать. Старые книги пахнут черным кофе и грецкими орехами, а новые, почти не читанные - как скоростное шоссе после дождя.
Дома я читал почти все время: научную фантастику или приключенческие романы. Иногда мама подбрасывала что-то интересное из современного. Ну, и классику приходилось штудировать к экзаменам, никуда не денешься. В клинике сестра Филди приносила из библиотеки или замшелую скукотищу, от которой сводило скулы, или совсем уж детские сказки. Однажды я разглядел в стопке зачитанную до дыр «Автостопом по Галактике» и чуть не умер от радости, словно встретил старого друга.
Перед ужином, если не было проливного дождя, все выходили в парк на прогулку. Он совсем небольшой, сто шагов - и упрешься в крепостную стену. Но если сесть прямо на траву и закрыть глаза, то так легко представить, что снова оказался на Каштановой аллее, в саду у дома Келлера. Я скучал по старику, по нашим разговорам и занятиям музыкой. Даже написал ему длинное дурацкое письмо, но ответа все не было. Зато мама писала чуть ли не каждый день. Только складывалось ощущение, что мы играли в глухой телефон: в каждом письме я умолял ее как можно скорее забрать меня из клиники, а она отвечала, что страшно рада, что лечение идет мне на пользу и я нашел много новых друзей. Хотя, справедливости ради стоит признать, что ночные приступы удушья действительно прекратились. Постоянное чувство голода и лечебная физкультура доканывали меня гораздо сильнее, чем астма.
Бруно тоже приходилось туго. Он тосковал по сладкому. И чуть ли не каждую ночь видел во сне горы пирожных со взбитыми сливками, кексов в сахарной глазури, шоколадных конфет, ванильного зефира и воздушных профитролей.
- Все бы отдал за дольку шоколада, - горестно вздыхал он.
Шоколад был у Гуго и его шайки. А еще - печенье, ветчина и яблоки. Ходили разговоры, что время от времени он с приятелями совершает налеты на продуктовый склад, причем ту его секцию, где хранятся припасы для медицинского персонала и старшей сестры. И ему все сходит с рук. Многие ребята заискивали перед ним, рассчитывая выцыганить огрызок яблока или кусочек печенья. Во время прогулки он, издевательски посмеиваясь, иногда развлекался тем, что придумывал разные испытания: заставлял голодных мальчишек ползти по-пластунски по грязной земле, забираться по гладкому, как столб, стволу старой сосны, жевать палую листву или драться друг с другом на кулаках до первой крови. После того случая в раздевалке я старался не попадаться ему на глаза.
Конечно, я тоже не хлопал в ладоши, когда за завтраком снова видел в своей тарелке комок слипшейся овсянки. Но надо признать, эта лечебная диета дала быстрый результат: за пару месяцев я скинул кило десять, так что пришлось взять пижаму на два размера меньше. И даже мог пробежать пару километров без одышки.
Гораздо сильнее скудной кормежки меня угнетало требование всюду ходить строем. Словно я, Крис Фогель, тринадцати лет от роду, перестал существовать как отдельный человек со своими желаниями, мечтами, планами на жизнь. Растворился в толпе. Стал безымянным винтиком в сложном механизме, где все подчинено строгому порядку. Если что-то вдруг помешает крутиться невидимым шестеренкам этой точной, хорошо смазанной и отлаженной машины под названием Шварцвальд, старшая сестра мигом устранит неполадку. Я не раз видел, что малейший сбой, отступление от ежедневного распорядка превращали ее в разъяренный смерч с ярко-алой улыбкой на губах. Она обладала удивительной способностью знать все обо всем и быть одновременно в трех местах. Ее быстрые уверенные шаги дробились эхом в гулких переходах замка, и ни одна мышь в замке не способна была укрыться от взгляда ее холодных глаз.
Секрет безнаказанности воровской шайки Гуго раскрылся через пару недель: в один из дней после завтрака нас согнали на площади перед главным корпусом. Санитары громкими окриками быстро построили отряды в ровные шеренги, образующие замкнутый квадрат. Недоумевая, я огляделся: лица у всех ребят были мрачные и отрешенные. В центре площади, у странной деревянной конструкции в виде двухметрового креста стояла Фавр. Ее прическа и выглаженный костюм были, как и всегда, безупречны, а губы застыли в сдержанной полуулыбке.