- Ты был мужественным, мой мальчик. Как резко ты повзрослел... Отец гордился бы тобой. Я стала подозревать, что в клинике что-то неладно, как только получила первое письмо - там не было ни слова, написанного тобой. Я пачками рассылала официальные запросы, добиваясь права на посещение, но Шварцвальд оказался неприступной крепостью. Мне выдавали отказ за отказом, ссылаясь на распоряжение о карантинном режиме. Я пыталась воздействовать подкупом, лестью, угрозами - все без толку. Оказалось, что у клиники масса покровителей среди высокопоставленных чиновников. Я словно билась в прозрачную стену. Любые мои попытки разведать хоть что-то немедленно пресекались. С Шульманом все разладилось - кажется, он искренне не понимал, почему я так переживаю, и обвинял в черной неблагодарности. Вся информация о клинике - за исключением глянцевых картинок с сайта - оказалась засекреченной. С огромным трудом мне удалось выйти на след нескольких бывших пациентов. Правда, они не создавали впечатления психически здоровых людей. От их путаных рассказов волосы вставали дыбом, я никак не могла понять: где кошмарная правда, а где - вымысел. Целыми днями пропадала на студии, лишь бы только быть занятой, не оставаться наедине с воспоминаниями... Как хорошо, что ты догадался никому не сообщать о своем возвращении домой! Значит, ты говоришь, по документам тебя уже нет в живых? Ну, что ж, прекрасно! Пусть теперь попробуют тебя отнять! Завтра же я съезжу на студию и уволюсь. У Рольфа есть знакомые среди нелегалов - сделаем новые паспорта, с новыми именами. И уедем далеко-далеко, к самому морю, где нас никто не найдет.
- А как же Бруно, Элиза, Лукас? И все остальные? Дети так и будут умирать, а я буду греть пузо на солнышке?!
Мама закусила губу.
- Крис, пойми... Придется бороться не против Фавр и съехавшего с катушек профессора. За всем этим стоят такие должности и капиталы, что нас с тобой распылят на атомы прежде, чем ты успеешь сказать: «Шварцвальд».
- Плевать. Как жить, зная о том, что творится в клинике? Или о том, что маленькую девочку, которая была талантливой художницей и никому не желала зла, отобрали у семьи и убили из-за каких-то дурацких представлений о расовой чистоте?
Мама уронила лицо в ладони и зарыдала. Ее хрупкие плечи подрагивали. Я молчал. Я ждал ответа. Наконец, она подняла глаза.
- Ты готов выступить против Фавр? Глядя ей прямо в глаза?
- Да.
- Стоя под объективами десятков камер? Когда сотни глаз будут смотреть на тебя, ловить каждое твое слово?
- Да.
- Что ж... Тогда бросим камень в это затхлое, гнилое болото.
- В окно Овертона.
- Что? Хорошо, пусть так, что бы это ни значило. Посмотрим, как далеко разойдутся круги.
- Только как? Мне же никто не поверит. Что стоит одно мое слово против ее авторитета и связей?
- Уже за полночь. Ложись-ка спать, - улыбнулась мама, снимая мои очки. - Предоставь это мне. У меня припрятан козырь в рукаве...
Глава XVIII
Господи, да что же еще? Что же еще нужно сделать с человечеством, чтобы его, наконец, проняло? Неужели этого вот мало? Он знал, что этого мало. Он знал, что миллиарды и миллиарды ничего не знают и ничего не хотят знать, а если и узнают, то поужасаются десять минут и снова вернутся на круги своя.
Аркадий и Борис Стругацкие. «Пикник на обочине»
Я никак не мог вынырнуть из сонной одури - пытался разлепить глаза и оторвать голову от подушки, но снова проваливался в тяжелое забытье без сновидений. Когда я, наконец, поднялся, комната уже была залита ярким солнечным светом. Я взглянул на часы и ахнул: без пятнадцати два. Выходит, я проспал чуть ли не весь день! Все тело ломило, как при простуде, а голова была чугунной. Шаркая ногами, я прошлепал на кухню, выпил стакан воды. И тут заметил на столе записку от мамы, придавленную моими очками: «Родной, я на студии. Не высовывай носа из дома!!! В пять я пришлю за тобой машину. Мама».
Я лениво пожевал хлопьев с молоком, пощелкал пультом, выбирая программу на люминге, но в это время показывали только скучные новости, детские мультики и ролики телемагазина. Переключил на Дискавери: шел старый фильм про горбатых китов - они когда-то населяли океаны, плавали среди айсбергов и переговаривались инопланетными голосами. Последнего видели четыре года назад.
Наконец, в дверь позвонили. Заглянув в глазок, я увидел Рольфа и тут же распахнул дверь.
- Дружище, да тебя просто не узнать! - воскликнул он, крепко пожимая мне руку и хлопая по плечу.
Мы сели в студийный «мерседес» и помчали по запруженным улицам. Я еще ни разу не был на маминой студии и вертел головой во все стороны. Огромный небоскреб из стали и бетона внутри оказался пронизан множеством бесконечных коридоров с рядами безликих дверей. Нас все время обгоняли спешащие люди с хмурыми и озабоченными лицами.