- Для сотен пациентов клиники вы стали ближе, чем родная мать, - не снимая с лица тошнотворной улыбки, вклинился Шульман. - И сейчас мне хотелось бы устроить маленький сюрприз: пригласить в студию одну из бывших пациенток клиники, Эмму Клаус!
Затравленно озираясь по сторонам, в студию вошла сутулая женщина в вытянутой вязаной кофте. То и дело одергивая юбку, она присела на самый край диванчика и сложила ладони на коленях.
- Эмма, дорогая, расскажите нам о годах, проведенных в клинике?
- Я ребенком была. Мало что помню. Но мне там очень, очень помогли. Теперь я совершенно здорова. Совершенно. У меня и справка есть, - и она суетливо полезла в замызганную сумочку.
- Ну что вы, что вы, это лишнее! - вытаращил глаза Шульман, явно не ожидавший подобного поворота разговора. - Лучше поделитесь с нами воспоминанием о каком-то трогательном моменте?
- Я же говорю: маленькая совсем была, ничегошеньки не запомнила. Врачи... были очень добры к нам. А перелом тот - чистая случайность. Зато кормили... каждый день, - в зале стали перешептываться. Я видел, как разгоралась ледяная ярость в глазах Фавр, в то время как на губах ее застыла пластмассовая улыбка. Эмма Клаус продолжала что-то бормотать, растерянно обводя глазами зрительный зал, как вдруг уткнулась взглядом в старшую сестру. Она запнулась, обмерла, словно обожглась об арктический лед ее глаз, и прикрыла рот ладонью.
- Эмма, сдается мне, волнения сегодняшнего дня оказались слишком сильными для вас, - сердечно проговорил Шульман и участливо подставил ей локоть, чтобы подвести к перегородке, прикрывающей техническую часть студии. Казалось, ничто не способно вышибить его из седла. Но на крупном плане я заметил, как по его правому виску сбежала капля пота.
- А теперь я предлагаю посмотреть небольшой сюжет о повседневной жизни пациентов в Шварцвальде - там есть и эксклюзивные, ранее не транслировавшиеся кадры хроники.
На больших экранах появилась величественная панорама замка, снятого с высоты птичьего полета. Он гордо возвышался среди полыхающего золотом и багрянцем осеннего леса под «Гимн Объединенной Европе». Глубокий мужской голос с бархатными интонациями поведал: «Ежегодно в Шварцвальд прибывают сотни детей. Но не все они вернутся домой».
На экране появилась Фавр - все в том же безукоризненно выглаженном белом костюме, только моложе на несколько лет. Видимо, это были кадры одного из ее старых интервью.
- В клинике дети получают все самое необходимое: полноценное витаминизированное питание, ультра-современное лечение и разнообразный досуг. Кроме того, не стоит недооценивать целительную силу закаливания и альпийского воздуха! - на экране возникли новые кадры, чуть смазанные и скачущие, словно снятые любительской камерой: рука со сбитыми в кровь костяшками, которая шоркает облезлой щеткой брусчатку, слипшийся комок подгоревшей каши на железной тарелке - и ряды истощенных, обритых наголо детей, жадно запихивающих в рот склизкую массу. Затем - утренняя пробежка: кто-то из бегущих впереди доходяг качается в сторону, падает и остается лежать на мерзлой земле, пока тренер пинками не поднимает его на ноги. А затем - площадь с ровными шеренгами застывших детей. И хрупкая фигурка женщины в белом, которая методично опускает розги на кровавую спину распятого мальчика. Меня не покидало ощущение дежавю: словно на экране прокручивали не кадры хроники, а мои воспоминания.
«Как же на самом деле лечат детей в Шварцвальде?», - невозмутимо продолжал мужской голос за кадром.
На темном экране возник хрупкий силуэт Элизы. «В клинике творятся страшные вещи, Лис. Детей с тяжелыми генетическими заболеваниями никто и не думает лечить. Их истребляют. Сразу же после прибытия в Шварцвальд, жестоко и методично. Вдобавок на них испытываются экспериментальные лекарства, и часто это приводит к страшным, непоправимым последствиям. И за эти исследования фармацевтические компании готовы выплачивать мадам Фавр огромные суммы...».
В зале рос гул возмущения. Посеревший под средиземноморским загаром Шульман натужно улыбался. Пару раз он попытался сказать что-то, но его микрофон был отключен. Между тем Фавр сохраняла поразительную невозмутимость, словно происходящее на экране было нимало ее не беспокоило. Но лишь до тех пор, пока там не появилось ее собственное лицо. «Ты - особый заказ. Мистер Шульман дал понять, что будет крайне признателен, если лечение в клинике не пойдет тебе на пользу... Вплоть до самого печального исхода», - произнесла она, усмехнувшись.