Окно в чердачной комнатке крошечное и выходит ровнёхонько на соседнюю крышу, ничего из него не видно. Краска на рамах давно ссохлась, а защёлки проржавели — не откроешь. Девушка поёжилась на утреннем холоде и стала одеваться, время от времени цепляясь головой за наклонный чердачный потолок.
Когда девушка выбралась на двор, представление уже закончилось. Участники и зрители возвращались внутрь, довольно переговариваясь и посасывая рассаженные костяшки пальцев.
В дальнем углу двора Тео деловито запрягал мерина. Оглядевшись, девушка заметила копошившийся под забором грязный ком. Подойдя ближе, она узнала рыжего, похожего на кота, парня. Теперь он выглядел уже не так шикарно, с кряхтением пытаясь встать на ноги, и глухо чертыхаясь. Кровь с разбитой брови разбегалась по лицу, расчерчивая его багровыми линиями.
Она подошла и протянула ему льняной платок.
— Возьмите…
Рыжий удивлённо посмотрел на девушку.
— Он же испачкается.
— Ничего. Я постираю. И вообще у меня их много.
Она смутилась и опять начала краснеть.
— Спасибо.
Рыжий опасливо оторвал от забора одну из рук и взял платок.
— За что они вас?
— Мелкие неприятности. Неизбежный риск… — Он промокнул бровь, светлая ткань моментально налилась кровью, — не обращайте внимания…
— Вам крепко досталось.
— Ничуть. Дилетанты. Деревенщина. К тому же ленивые. К счастью местные сапожники не любят ставить подковки…
Он посмотрел на постоялый двор и с чувством добавил.
— Скоты… Прошу прощения за грубость, сударыня.
— Ничего страшного.
Кончивший запрягать Тео деланно закашлялся на дальнем конце двора.
— Как хотя бы называется это место? — рыжий тяжело дыша, ещё раз протёр лицо.
— Трактир. Просто трактир. Он здесь один. А замок на скале — Быстрицкий. Но там уже давно никто не живёт.
— Буду иметь в виду… Чтобы больше здесь никогда не проезжать. И ведь занесло же меня в эту дыру. Ещё раз простите, сударыня.
Он протянул ей платок.
— Я перед вами в долгу, госпожа Кеслеш.
— Пожалу… но… откуда?
— Вы вчера назвались. Тогда, в зале. Ну а поскольку официально нас уж точно никто не представит, то я посчитал возможным взять на себя смелость это вспомнить.
Она потупилась и взглянула на платок. Льняная ткань шла красно-бурыми пятнами, почти скрывшими монограмму П.К. в уголке. Девушка помялась.
— Оставьте себе. Он вам ещё пригодится.
Она развернулась и заспешила к повозке.
Рыжий оторвался от забора и, пошатываясь, заковылял ко входу, придерживая комком ткани рассечённую бровь.
— Добрая вы, барышня, — покачал головой Тео, — нет, это дело хорошее, вон и проповедник наш тоже говорит, но разве ж можно так добром-то разбрасываться? Постирали бы и всех делов. А на каждого мазурика так никаких платков не напасёшься…
Под его добродушное ворчание повозка выехала со двора и двинулась в туман. Высоко над ними мерцал в окнах покинутого замка бледный огонёк.
Лонч потрясал и ошеломлял. Если честно, то делал он это в основном шумом и вонью. Но выросшей в Верхнем Ручье Петулании Кеслеш куда более впечатляющим казалось совсем другое. Она с восторгом рассматривала многоэтажные дома с яркими рекламными вывесками, шла по изборождённым трамвайными рельсами булыжным мостовым в самой гуще кипучей толпы, такой густой, что в её родных горах и не на каждой ярмарке увидишь.
Тео высадил её возле заводоуправления, но она не смогла удержаться и, попрощавшись с кучером, не пошла сразу в контору а, раскрыв рот, бродила по окрестным улицам, держа саквояж в руках. Всё сложилось как нельзя лучше, и никакие чёрные коты не смогли этому помешать. Она добралась до города и теперь всё будет хорошо. Просто не может быть по-другому. Она, простая девушка из Верхнего Ручья, исполнила свою мечту, и запросто шагает по булыжникам Лонча. Она победила, и ничто не сможет испортить ей этот день. И пока можно просто немного поглазеть на кипевшую вокруг городскую жизнь.
Тягучий людской поток лился по улице, закручиваясь водоворотами и вздуваясь шумными пузырями. Пронзительные крики мальчишек-газетчиков метались над ним, отражаясь от кирпичных стен рукотворного ущелья.
— В связи с недавним упокоением его автократорского величества, брак светлейшей принцессы-наследницы Доновы отложен на полгода. Все эти восемь месяцев её высочество проведёт в трауре в одной из загородных резиденций. Перед этим она простоит три ночи в бдении в императорском некрополе на Коронном острове, и примет участие в поминальных обрядах. Регентский совет полагает, что… всего три монеты, пять страниц, лучшая бумага, берите не пожалеете, всего три монеты…
Петулания отрицательно покачала головой. Курносый газетчик бросил на неё снизу вверх презрительный взгляд и продолжил закладывающим уши пронзительным фальцетом:
— Взрыв на угольной шахте в Кметах, многочисленные жертвы, среди рабочих начались волнения, обсуждается целесообразность привлечения войск! Эмрих Стрельниц заявляет, что все меры безопасности были соблюдены, и причиной катастрофы стал человеческий фактор. Всего три монеты, всего три. Отличная бумага. Читайте подробности только в Лончском Курьере! Всего три монеты! Первоклассная бумага!
Вконец растерянная она замерла перед огромной витриной с разноцветными тканями. Сукно разнообразных сортов, шёлк, атлас, бархат немыслимых расцветок. Она никогда не считала себя особо хозяйственной девушкой но эта витрина… Это было нечто. Не без труда она оторвалась от витрины и попыталась собраться с мыслями. Всё ж таки надо идти в контору. Город она посмотреть ещё успеет. Нужно только достать рекомендательное письмо к управляющему. Оно в саквояже.
В саквояже… Саквояж! Он же только что был здесь. Практически в руках!
Шок наступает постепенно. Исподволь. Начинаясь с ощущения, что это какая-то нелепая ошибка и сейчас всё поправится. Она растерянно поворачивается на месте, разглядывая пустые ладони. Не то чтобы она ждала, что саквояж в них сам собой возникнет, скорее просто не понимает, что случилось и что вообще теперь делать.
— Вы не видели саквояжа? Чёрный такой. Старый. Ручка ещё подклеенная? Пожалуйста!
Удивлённые холодные лица. Молчаливые и сторонящиеся.
Её взгляд замер на ухмыляющейся физиономии под надвинутой кепкой.
— Вы не видели?
— Потеряла ты его, красавица. По дороге. С каждым бывает.
Голос тихий, как змея шипит. А глаза хитрые. И злые. И золотой зуб из-под рваной губы блестит.
— Я вам не красавица, — она отпрянула и чуть не бегом бросилась к заводоуправлению.
Клерк старый, уже седой. Много видел и мало чему верит.
— Ну, пожалуйста. Оно было в саквояже!
— Ничем не могу помочь, барышня. Без письма я вас не возьму. У нас на каждое место по пять-шесть человек стоит.
— Оно было! Просто его украли. То есть саквояж украли. А там письмо. И деньги. И все мои вещи…
— Мне жаль, но ничем не могу помочь. Обратитесь в полицию.
— Но там все мои вещи. Мне некуда идти.
— Мне очень жаль. Проходите, пожалуйста, не задерживайте. За вами уже очередь.
Мир кружится и раскачивается. Что теперь делать, куда идти, как быть? Она не знает. Она лишь садится на жёсткую скамейку и даже не плачет. Просто забыла об этом.
— Эй… ты меня слышишь? Эй!
Похоже, её зовут уже давно.
— Да. Что?
Перед ней опрятная добродушная пожилая женщина. Полная и румяная.
— Простите меня, дорогуша, я услышала вашу историю. Совершенно случайно. Это просто кошмар. Такой ужас. Вам так не повезло, так не повезло…
— Мне некуда идти…
— Да, да. Я понимаю. Вот. Минуточку. Вы читать умеете?
— Кто? Я? Да. Умею, — она говорит, даже не слишком понимая, что за слова произносит, они как-то сами выскакивают, почти не затрагивая оцепеневшего сознания.
— Отлично. Я запишу вам адрес. Это мои хорошие знакомые. Они вам помогут устроиться на первое время. Это на бульварах. Полквартала в сторону.
Петулания бессмысленно смотрит на клочок бумаги и занесённый над ней огрызок карандаша.
— Бульварах? Я не знаю города. Я первый день здесь.
— Ох, как же вам не повезло, дорогуша. Прямо в первый же день. Пожалуй, я вас провожу. Идём.