В тот момент, когда я уже хотела встать – перед глазами возникла большая, толстая книга.В ушах все еще звоном отдавался непонятный звук какой-то машины, слишком ненатуральный, скрипучий, походивший на сирену. Может это какое-то предупреждение? Мои руки непроизвольно схватили ее и будто под силой взгляда она открылась на последней странице. Там значился список – список непонятных имен. Я дошла до последнего. «Женька. 29 августа. Автокатастрофа».
Мои глаза широко раскрылись, несмотря на едкий дым, что все это значит? Запись ниже шокировала меня еще больше. «Лара. 18 сентября. Падениес высоты.»
Надписи были выведены красивым, ровным почерком и когда их смысл постепенно достиг моего разума, я потеряла сознание. Но не так, как это обычно бывает – я теряла сознание и при этом знала, что со мной происходит – перед глазами возникла сначала темнота, а затем темнота, но уже с какими-то контурами. Прошла боль и ощущение замкнутого пространства – я лежала на мягкой, теплой поверхности. Снова моя комната.
Это был лишь сон, только сон – ничего больше. Неприятный осадок от сновидения давил изнутри, я все еще не могла придти в себя, но осознание того, что это все го лишь кошмар постепенно приводило меня в норму.
18 сентября, разбиласт. Это бред какой-то…
Мои мысли прервал телефонный звонок. Кто-то посреди ночи решил устроить розыгрыш? Я мигом соскочила с кровати, и метнулась в коридор, боясь, что мама проснется. Напрасно, пробегая мимо ее кровати я отчетливо услышала ее ровное дыхание – несколько бокалов вина погрузили ее в глубокий сон.
– Але, – проговорила тихо я едва уловимым на слух голосом. На том конце трубки молчали.
– Алеее? – Уже уверенней протянула я.
В ответ по прежнему тишина, но спустя минуту я услышала какой-то шум, он постепенно усиливался, как будто приближался. Звук становился громче и громче – это было то самое дребезжание из моего сна.
Мое тело остолбенело и на лбу проступила испарина. Я боялась шелохнуться – трубка по-прежнему была прижата к уху и я стараясь вслушаться в пугающий меня звук – чем больше я это делала, тем отчетливей различала низкий мужской голос, который на фоне всего остального шума, что-то протяжно говорил. Он был какой-то ненатуральный, будто воспроизведенный механически, не голосовыми связками, а какой-то машиной. Слова я не могла различить и были ли они вообще – все это что-то вроде непонятной песни или молитвы.
Я положила трубку и оглянулась назад – что-то подсказывало, что в темноте кроется нечто. Но я не знала что. Но я чувствовало его присутствие. Чувство было сравнимо с тем, что испытываешь, когда кто-то смотри на тебя, а ты стоишь к нему спиной. Это ощущается на уровне подсознания, каким-то другим, экстра-чувствительным информационным каналом. Я знала – оно хочет напасть, но сейчас выжидает. Чего?
– Лариса, Лариса, ну проснись же! – Кто-то усиленно и напористо теребил меня за плечо. Я открыла глаза и увидела встревоженное лицо мамы. На ней была серая маска недовольства и беспокойства.
– Звонила Женина мама! Ты мне не сказала, что произошло! Дочь, да что с тобой? Ты сама не своя, – она забегала по комнате то хватаясь за лицо, то пытаясь открывать дверцы моего шкафа, – это все этот Алекс…
– Алекс тут непричем! – Почти выкрикнула я. Сердце заколотилось.
– Ну да, конечно! Смогла бы ты тогда забыть о похоронах своей подруги…
– Ах это, – выдохнула я. Мама резко остановилась. Постояв в легком трансе несколько секунд, она повернулась в мою сторону. Я поняла, какой ужасно эгоистичной предстала я перед ней в это мгновение.
– Лара. Я не узнаю тебя.
Затем она зашелестела в моем шкафу и начала нервно вырывать с полок черные вещи.
– Мам, я не пойду на похороны…
– Что? – Как будто не расслышала, спросила она, – что? – Уже грозно пвторила мама.
– Я не могу. Я просто не могу.
Мама ушла, не проронив ни слова. Она не понимала, мне на надо было идти на похороны, чтобы попрощаться со своей подругой…
Я понимала, что Алексу это не понравится, но мне как воздух необходим был разговор с Женькой. Я была ей обязана двумя годами непоколебимой дружбы – она поддерживала меня, берегла. Вопросы и догадки по поводу того, почему она хотела убить меня, не давали мне покоя. И вряд ли я когда-нибудь смогу успокоиться.