Лада Лузина
Каменная гостья
Се ти?.. Ти упирицею прийшла, щоб з мене пити кров?
Настал час, и улица затихла, так, словно в мире и не существовало людей — быстрый снег стер следы ног и машин, окна домов стали черными, отражающими лишь темный лик Вечного Города. И мужской голос, услышать который могли лишь немногие, произнес ясно и четко:
— Скоро нас ждет еще одна смерть. Так некстати, прямо на праздник… — Мужчина говорил на древнегреческом.
— Он будет сам виноват в своей гибели, — ответил его собеседник на персидском. — Прошла тысяча лет, а люди все так же неосторожны. Все так же не мудры. — Второй мужчина взглянул на повисшую над его головою сову — символ мудрости. Та громко ухнула в ответ.
— И все же его можно спасти, — раздался с другой стороны убежденный в своей правоте голос женский.
— Нужно спасти, — сердобольно сказала Вторая женщина. — Достаточно того, что мы потеряли ее… Кто-то должен спасти его.
— Тот, кто полюбит, — вдохновенно сказала женщина Третья.
— Нет. Он погибнет, — безрадостно предрекла Четвертая. — Поверьте, я знаю жизнь.
Невесть отчего ее слова вызвали у пятерых тихий смех. Четвертая же убежденно завершила:
— Он все равно умрет.
— Неужели? — расстроилась сердобольная Вторая. — Она не осмелится…
— Осмелится, — сказала Четвертая. — Она поцелует его. А он умрет.
— Умрет, — печально подтвердил мужчина, говоривший на греческом.
— Умрет, — подтвердил второй, говоривший на персидском, и опять посмотрел на сову — птица молча захлопала крыльями, соглашаясь с ним.
— Он умрет так же, как и она, — мрачно пообещала Четвертая. — Все будет так же, как на то Рождество…
— Нужно предупредить его, — сказала Вторая.
— Поздно, — сказала Четвертая. — Смотрите… Уже.
Святой вечер… Святой вечер… Рождество. И в доме так чисто, и натертые до блеска полы пахнут мастикой, и сестра Ольга играет на пианино из «Рождественской ночи» Миколы Лысенко. Раньше они играли эту композицию в четыре руки. А теперь у нее нет руки — ее руки похожи на увядшие цветы — ненужные, выброшенные цветы, умирающие на дороге.
Скоро мать положит на стол белый как снег обрус, поставит кутю и узвар. Скоро загорится огнями рождественское деревце. И все будут поздравлять друг друга: «Со Святым вечером… Будем здоровы!» И особенно часто ее. И желать здоровья и счастья ей будут особенно радостно. Ведь все знают, что она скоро умрет, чувствуют, что ей не дожить до другого Счастливого Рождества…
«Святой вечер, добрый вечер, добрым людям на здоровье», — скоро-скоро запоют за окном. Так же будут петь и через год, но уже без нее. Потому что она нездорова… Или она — просто не добрый человек? Потому никогда не любила Рождество, как другие. Каждый раз, когда кто-то говорил: «Скоро Святой вечер…», она вспоминала одно — больницу и боль. Операционный стол. Горящие под потолком холодные белые шары. Мигающий снег и белый Ботанический сад за узорным стеклом. Мертвый сад, мертвый Город. И маленькую еловую веточку в прозрачном стакане — ее поставила на тумбочку возле кровати добрая сестра милосердия. Сестра дала ей ангела с головкой из лаковой бумаги и сказала: «Скоро святой Николай. Молись, он помогает всем добрым детям. А потом будет Святой вечер…». Но ее не радовал ангел, и святой Николай не помог. Было больно… И душа наполнялась темнотой. Душа впитывала черную боль, как губка. Застарелая боль походила на темную запекшуюся кровь, новая, яркая — расплывалась в воздухе алым закатом. Алое солнце запуталось в ветвях Ботанического сада. Мир был красным от боли, похожим на ад.
В этот Город ее привезли, чтобы причинить ей лишь боль. Там, в больнице, ей было всего 10 лет. А сейчас 25… Будто кто-то отрезал ножом четверть века и решил: хватит с нее. Хватит, действительно хватит. Хватит уже этой боли. Больше она не видела почти ничего, запертая в четырехстенной темнице, прикованная к постели. Зима, Святки были для нее лишь стеклом с серебристым морозным рисунком. Любовь, молодость — только чужим радостным смехом на улице. Все, чем прекрасна человеческая жизнь, существовало для нее только там, за окном. Ей судилось умереть, не узнав любви, не познав ни одного поцелуя, лишь бесплодно мечтая о нем…
Она знала, что умирает. Знала, что смерть принесет с собой новые волны боли, и душа, запекшаяся от старых ран, сжималась в предчувствии ее. Душа умирала, не желая снова страдать. Душа каменела… И ей казалось: сама она давно стала камнем. Она знала: быть камнем намного проще…