– Что случилось? – Мое сердце – лабораторная крыса, мои ребра – клетка.
– Она все еще заседает в Палате лордов. Ты знаешь об этом?
Почему он никогда не может ответить мне прямо?
– Конечно, я знаю. – Во всей стране не найдется ни одного политического журналиста, который следил бы за ее звездной карьерой так же пристально, как я. Я знаю все о ее делах, каждую невежественную инициативу в области общественного здравоохранения, выдвинутую ею, ее цинизм, переходящий все границы. Я пытаюсь как-то скомпенсировать свою неспособность пресечь ее первое преступление – ее первородный грех, как я о нем думаю. Есть такая поговорка о политиках, что любой, кто страстно жаждет власти, должен по умолчанию к ней не допускаться, и в случае Хелен она вернее, чем в любом другом, только об этом неизвестно широкой общественности.
– Ты знаешь, что я знаю, Джесс. Что случилось?
Мой разум разделяется надвое: строит предположения, в которые я верю и одновременно знаю, что они не могут оказаться правдой. Что-то было раскрыто, что-то было обнаружено при перестройке Назарета. Или кто-то заметил меня и узнал. Кто-то видел старые записи, старые имена, сложил два и два и получил четыре, которые подразумевают троих – меня, Джесса и Хелен Гринлоу.
Она бы охотно списала со счета наши жизни, чтобы сохранить свою репутацию. Я слишком много знаю.
– Она по-прежнему голосует за всякую хрень, – Джесс хлопает ладонью по столу, с виду не замечая моей нарастающей паники. – Эта долбаная бабища все еще принимает решения на своем долбаном посту, которые влияют на реальную жизнь реальных людей. Все еще играет в политика.
Хелен никогда не играла. Для нее все серьезно.
– Джесс! Переходи к сути. Гринлоу что-то сделала? Она с тобой связывалась?
– Нет. Она бы не стала, не так ли? Ей есть что терять, больше, чем любому из нас.
– Тогда кто-то узнал, кроме нас троих.
– Нет, малышка, – говорит Джесс почти с презрением. – Как они могли?
– Ты прекратишь наконец все эти бестолковые «игры разума»? Потому что если от нее исходит в буквальном смысле прямая угроза, то и скажи прямо. Признаться, Хелен Гринлоу – последний человек, о котором я хочу в настоящий момент думать. Я не знаю, заметил ли ты, но мне есть над чем подумать.
С тем же успехом я могла бы и промолчать. Джесс продолжает свое:
– Она миллионер.
– В Палате лордов много таких людей. – Я намеревалась его успокоить; фраза звучит легко, и это снова вызывает у него горечь.
– Полагаю, и ты теперь живешь в этом мире. – Он рисует на столе узоры влажным основанием своего стакана.
– На самом деле нет. Джесс, к чему ты клонишь?
– Ты изменилась. Деньги изменили тебя. – Он, как сказали бы мои студенты, – другая версия меня. Нам удобно верить, что бедность притупляет чувства или что богатство ограждает от неприятностей, но только тот, кто познал оба состояния, может понять, что это не так. – Ты жесткая, – добавляет Джесс. – Как она.
Это худшее слово, которое он мог бросить в меня, и он это знает.
– Я не… я совсем на нее не похожа! Как ты можешь так говорить?
– Тогда докажи это. Докажи, что я могу тебе доверять. Докажи, что ты по-прежнему на моей стороне.
– Как?
– Мы сваляли дурака, когда остановились. Я думаю, мы можем доить ее снова. – Я внезапно чувствую ужасную слабость, мне хочется положить голову прямо на грязный стол и провалиться в сон. – И мне нужна твоя помощь, малышка. Раньше ты смогла подобрать правильные слова.
– Ты с ума сошел? Джесс, нет. Конечно, нет.
Его лицо затуманивается. Он ожидал, что я отвечу «да», мое несогласие его ранит.
– В ту ночь ты сказала, что мы вместе навеки.
Неужели я так сказала?
– Я имела в виду, что нас связывает общая тайна, и нравится нам это или нет, Гринлоу тоже в этом замешана. – Я понижаю голос, наклоняясь поближе. – Ты дернешь за ниточку, и все полетит к черту. Мы все трое отправимся в тюрьму. И к тому же мало вещественных доказательств всего этого. У нас их вообще нет. Разве ты не помнишь, что произошло?
Его взгляд на секунду уплывает, поэтому очевидно, что помнит. Вспышка воспоминания, которое я почти вижу, отражается в его зрачке.
– Если у тебя проблемы с деньгами… – Я понимаю, что это глупая фраза, как только произношу ее. Бреймы всегда были чрезвычайно гордыми; они даже не стали бы покупать по каталогам. Джесс взрывается:
– Я всегда обеспечивал свою семью, не надо клеветать на мою способность делать это! Вопрос в принципе. Перераспределение богатства.