Братья кинулись к сержанту, забормотали, что сперва не поняли, о чем речь, а теперь готовы все для него сделать.
Хозяйка, мать троих братьев, увидев американцев, принялась истошно голосить:
— Господи Иисусе, они хотят отнять наших быков!
— Да будет вам, донна Рири, — уговаривал ее Агриппино. — Они заплатят, у них же денег полные мешки.
В общем, сторговались. Теленок обошелся американским олухам втридорога.
— У, злыдни, вот заложу вас, — пригрозил Обжора братьям Маммана.
— Ты что, дурак? — оборвал его Тури. — Тебе-то какая печаль, кто кого облапошил? Главное — тут и нам будет чем поживиться.
Мы вместе с сержантом вошли в хлев. Надо сказать, свое дело он знал туго: заглянул телятам в рот, погладил по бокам и наконец объявил:
— Беру этот!
— Ах, святители, самого лучшего выбрал! — всплеснула руками донна Рири. А узнав, что теленка будут разделывать прямо у нее на гумне, снова запричитала: — Нет, нет, я не вынесу!
Минико Маммана не спеша пересчитывал доллары, разглядывал их на свет, только что на зуб не попробовал.
Винченцо отвязал теленка и повел его на гумно, тщательно выметенное и прокаленное солнцем. Из хлева опять донеслось мычанье.
— Это корова, слышите? — сказал Агриппино. — Сыночка зовет.
На минуту воцарилась тишина, а потом корова вновь замычала призывно и ласково, словно где-то вдали играла труба.
Солдат по имени Гарри привязал теленка к валуну. Мы с братьями Маммана стояли в сторонке и смотрели.
— Первый раз вижу, как бычка забивают, — сказал Золотничок.
— А я видел, — отозвался Тури. — Дон Папé Бонавири одним ударом их приканчивает.
Гарри провел пальцами по лбу теленка, определяя, куда стрелять.
— А сержант-то где? — спросил Пузырь.
Сержант удалился в заросли опунций и намеренно не глядел в нашу сторону.
— Ага, сдрейфил, вонючка! — бросил Обжора.
Теленок вскинул голову и замычал. Гарри протянул ему охапку сена, и тот, ничего не подозревая, черным языком облизывал пальцы своему палачу.
— И как у него рука поднимется! — воскликнул Чуридду, но его слова заглушил короткий, сухой щелчок.
Теленок обратил к нам большие влажные и мутные глаза; со лба полилась струйка крови, и скоро на шерстке запеклись красные сгустки. Он зашатался и подогнул сперва одно колено, потом другое.
Сержант начал орать на Гарри, и хотя слов мы не понимали, но нетрудно было догадаться: день на исходе, вон уже солнце садится за домом, а этот болван не может расправиться с одним жалким теленком. Гарри, ничуть не смутившись, приставил пистолет ко лбу бедного животного и выстрелил еще два раза.
Теленок боком повалился на камень и напоследок дрыгнул задними ногами, словно еще искал опоры на земле.
Тут донна Рири, эта ведьма, успевшая спрятать доллары в передник, снова заголосила:
— Ах, бычок, мой бычок, за что тебе такая доля? Неужто зря я тебя кормила-поила? Отдали, горемычного, на погибель, злым сарацинам на поживу! И все я, я виновата: зачем не укрыла тебя от этих иродов?!
— Да замолчите, мама, — повернулся к ней Минико. — Ведь они долларами заплатили за него.
— Что в них толку, в этих долларах, сынок? А теленочка-то ненаглядного нет у нас теперь!
До старухиных причитаний никому не было дела, только Гарри несколько раз злобно на нее покосился.
— Как же я теперь корову-то выведу из хлева? — не унималась донна Рири. — Она ведь, бедная, тоже издохнет, как увидит, что ее сыночка сгубили!
— Будет вам, мамаша, — урезонивал ее Минико. — Хотите, чтоб и нас пристрелили, как теленка?
В конце концов Обжору эти вопли задели за живое, тем более что старуха в своих проклятьях никого не забывала, то и дело грозила нам своим узловатым пальцем.
— У-у, ведьма! Сейчас вот подожгу ей подол — будет знать.
— А ну давай! — обрадовался Золотничок.
— Бросьте, — сказал Тури. — Пусть разоряется, коли охота. А у нас другие дела есть.
Мы стали помогать солдатам разделывать тушу. Сперва надо было ее продуть со всех сторон, чтобы шкура легко отделялась. Пузырь дул так, что аж побагровел от натуги, я же только делал вид, что дую, а на самом деле просто вдыхал сладковатый запах парного мяса. Чернявый и мой брат тоже особо не напрягались и втихаря мне подмигивали; каждый зажал в зубах телячью ногу, будто трубу.
Шкуру сняли и повесили на оливковое дерево. Мясо у телка и впрямь оказалось душистое, нежно-розовое.
— О святители-угодники! — Мой брат воздел руки к небу, точь-в-точь как донна Рири.
— Аминь! — торжественно провозгласил Чернявый.
Солдаты ловко и уверенно разделывали телка, а у нас вместо скрежета пилы и хруста костей в ушах стоял поминальный звон по нашему зверскому голоду. Но едва мы поняли, что сержант собирается вернуться в Минео, так и не изжарив ни куска телятины, как тут же вскочили и каждый сжал горсть земли.