— Я считаю, это просто безобразие, безобразие, — говорила Хелла, — использовать людей, которые приходят сюда развлечься, для удовлетворения вашего любопытства. Я вижу, что вас в войну тут не было.
— Я был здесь, — сказал Шнайдерхан.
Хелла смотрела на него. Она покраснела:
— Что же вы не сказали?
— У меня были на то причины.
— Извините, но нет таких причин, чтобы использовать людское горе для чего-либо. Вы что, стеснялись? Не хотели, чтобы герр Коринф узнал, что вы были на фронте?
— Я не был на фронте. Так сказать… — Нельзя было понять, выдумывает он или нет. — На самом деле это тоже фронт.
— Фронт есть фронт. Герр Коринф, вероятно, тоже был на фронте.
Шнайдерхан выдохнул в потолок густое облако дыма.
— Некоторые вещи трудно объяснить. Существует ведь и внутренний фронт.
— Внутренний фронт?
— Значит, вы не знаете, — сказал Шнайдерхан и положил ладонь на ее руку, — что определенные части Германии в разных местах, сравнительно небольшие участки, были объявлены прифронтовой зоной? Несмотря на то что они находились среди тихих лесов или мирных холмов?
Хелла уставилась на него, открыв рот, словно не могла поверить тому, что он сказал, потом перевела взгляд на его руку, касающуюся ее руки. Вдруг она прижала обе руки ко рту и в отчаянии оглянулась.
Коринф вскочил, подхватил ее подмышки и, пока позади них полицейские в касках обрабатывали драчунов дубинками, быстро дотащил до двери, на которой стояло «Для дам». Дверь оказалась заперта. К счастью, ему удалось открыть соседнюю дверь, и едва они оказались снаружи, рвота потекла из-под ее ладоней. Он пригнул ее вперед, нажав на шею и поддерживая другой рукой под грудью, пока ее рвало так, как будто она уже ничего не могла удержать в себе.
Ночь. Прохладная тишина. Сухое тик, тик, тик неслось оттуда, где женщин и девушек освещали прожектора на подпорках. Он думал: я жив.
АРИСТОТЕЛЬ И МУХИ
Он повернул выключатель, и со всех сторон зажглись лампы; потом повернул еще раз, некоторые погасли, а возле одной из четырех кроватей зажглась маленькая лампочка. Он помог ей снять пальто и бросил свою шляпу на постель.
— Садитесь. Я купил бутылку коньяку в самолете, но, к сожалению, сам же ее и прикончил.
— Не создавайте проблем. — Она села на краешек кровати и потерла лоб. Лицо у нее было белое, тонкое; высокие скулы придавали ему что-то монгольское.
— Вы бы в кресло сели, — сказал он и оглянулся, но в комнате не было ни одного кресла. Он сел на другую кровать, напротив нее. Пахло плесенью. В полуподвале чем-то стучал Гюнтер. Тихий замок поглощал все звуки, и он смотрел на нее. Сумрачная комната кружилась перед его глазами. — Почему бы вам не расслабиться? Прилягте.
— Это ужасно, что я доставляю вам такое беспокойство, но мне уже лучше. Вы очень добры ко мне, герр доктор.
Она не стала ложиться. Конгресс еще шел, а он был иностранным гостем. Чтобы успокоиться, он закурил сигарету.
— Если бы вам не стало плохо, нас забрали бы в полицию. — Он помолчал. — Вы съели что-то несвежее?
— Мы ели совсем мало, — сказала она, не глядя на него, — скорее всего, дело в выпивке. И потом, там было так душно, и этот рассказ…
— Конечно, — кивнул он. — Что за занятный персонаж этот герр Шнайдерхан. Вы с ним что, знакомы?
Она затрясла головой, потом сказала:
— Нет.
— Вы, конечно, встречаете самых удивительных людей, при вашей-то работе. И давно вы этим занимаетесь?
— Почти четыре года.
Он заметил, что она обрадовалась смене темы. Что-то ее беспокоило. Кто такой этот Шнайдерхан?
— Как вышло, что вы занялись этим?
— Герр Коринф, вы приносите себя мне в жертву. Идите спокойно спать. Сегодня днем я думала, что вы и часа не продержитесь. Утром вы еще летели над океаном.
— Мне кажется, что я тут уже несколько дней.
Она кивнула дружелюбно:
— Тогда спокойной ночи.
— Вы пытаетесь убедить меня в том, — сказал он медленно, — что хотите остаться в одиночестве?
Она молчала. Он затянулся сигаретой и подумал: «Понимает ли она, что прямо сейчас уляжется со мной в постель?» Желание торчало и мешалось внутри его тела, словно тяжелая железяка, вроде чугунного лома. Ее белые, полные руки лежали на коленях. Он проанализировал ситуацию. На другом конце комнаты между деревянными колоннами стояли, сдвинутые вместе, третья и четвертая кровати. Над ними висели написанные на выгнутых досках иконы в золотистых тонах. Он встал, пошел в эркер и сел там на подоконник.