Итта Элиман
Каменное дерево
Настал день, когда кончились книги. Безжалостно и необратимо захлопнулась последняя из пяти, словно дверь за милым гостем, дорогим, интересным, щедро балующим теплыми словами, а теперь уехавшим навсегда.
Стоял туман, утро слизывал дождь, зажигались ранние фонари, у парадной возгорались ежевечерно свечи, приходила ночь черная и сырая, вязла в соснах и молчала. Финны прятались по домам, низеньким, плоским, похожим на очень благоустроенные гаражи, ходили на цыпочках за плотными шторами, топили сауны, ели рыбу и пили квас. Улицы уснули до капели, до пароходов, белыми ночами купающихся в озерах, до туристов, до барбекю, до джазовых фестивалей и открытых танцплощадок — до весны.
Еще не начались морозы, явились и канули. По городу хаживал птичий грипп и мы, еще не местные, без медицинских страховок, сидели дома, нахохлившись, как воробьи, пили чай и читали книги. Моя подтаявшая с годами библиотека осталась в другой стране, плотно заключенные в картонные коробки томились Чехов и Саша Черный, Булгаков и Маркес, Толкиен и Бредбери, я предала всех, пустив в новый мир только самых-самых — Чуковского, Барто, Носова, Линдгрен, да еще словари. Теперь было худо! Так-то брат!
Дети предусмотрительно готовы читать одно и то же неделями и месяцами, покуда не выучат наизусть все рассказы Носова от корки до корки. Затем пожалуйте театр. Будем играть, сотворим из последней кукольной пеленки плащ, да какой! невиданный, с тыльной стороны — волшебный, как у Мио мой Мио, как у Гарри Поттера, только еще лучше — в цветочек.
Затем бал. Присылайте гонцов, парикмахеров, пишите телеграммы, пакуйте мамино платье в золотую бумагу, и туго в жгут бельевой веревкой — принц прислал. Снаряжайте коней! Драка, кому везти меня — принцессу. Дочка хитрит: «Тебе какого коня: белого или в яблоках?» По очереди! Скачем на бал, танцуем под финское радио, водим хоровод. Тихо-тихо! Соседи спят. Куда там! Бал в самом разгаре. Белый танец, сын целует мне руку: «Пипесса, ты моя любимая!»
Но и бал им вскоре наскучит. Вот уже лежат по углам картонные мечи и забыты занавески на столе, и палатка из стремянки покосилась. Убрать бы ее, да жаль, так и стоит посередь гостиной тонущим кораблем Джека-Воробья, последним пристанищем Робинзона.
«Мам, что еще? Что?»
«Есть Незнайка!»
«Незнайка? А как мы сделаем воздушный шар?»
Действительно, как?
Я сбегаю на балкон. Ели молчат, ни души во дворе, ни брошенной салфетки, ни кричащих детей. Только мои! Катаются на носках по паркету, громко вызывают на состязание тех, кто прячется за стенами. Ну, что же вы, что, где вы? Выходите играть! Тишина. С елок капает за шиворот. Качели пустуют.
Ночью дочка не может заснуть, вертится, вспоминает своих друзей, улыбается им, мечтает о встрече. Я лежу рядом с ней нос к носу, хочу читать. Она просит: «Не уходи! Слышишь, полежи рядом». Я сержусь, усталая, замученная бездельем и бестолковой суетой, ворчу, но сдаюсь и лежу дальше. Постепенно засыпаю, и мне видится детство, бабушка. Я говорю ей: «Не уходи!» И она лежит, так же соприкоснувшись носиком со мной, шестилетней, такой же, как моя дочь — болтливой, неугомонной, ранимой. Лежит, бросив кухню и помойные ведра, бросив остывающий чай, бросив к моим толстеньким детским ножкам всю свою жизнь, тотчас не задумываясь, едва я родилась и до самой своей смерти. За окном — сосны Прибалтики, море далеко и близко. Оно пахнет волей, стоит только открыть форточку, как запахи всех ветров взмывают, кружат под пыльным абажуром и садятся навечно в мои мечты. Я вспоминаю печку и тусклые деревенские лампы, освещающие по вечерам Пушкина и Толстого, что приходили ко мне бабушкиными стараниями в гости. Я хожу, уже повзрослевшая, по поселковой библиотеке, трогаю корешки всех моих друзей. Вот «Тимур и его команда» — игра на все лето. Вот Мопассан — но это где-то в двенадцать. Вот Куприн — первая любовь.
Я бегу по коридору клуба, не взяв ничего, вырываюсь на волю, в лесные дали, зеленые луга, сарафаном по травам, ногами по хвое, к озеру с удочкой, к морю с подружкой, а там на барханах дюн — кругляшки-стекляшки с секретом, в каждом — бесконечные дни, бессмертие, вечная молодость, что трать — не растратишь, обнимай — не обнимешь. Лето, и во сне лето!
Сын будит, шарит под подушкой соску, находит и торопливо сует в рот, для надежности, для ориентира в этой опасной только начатой истории. Он осторожен, но мал, поэтому засыпает быстро. Дочь тоже спит и во сне продолжает играть в Питера Пена.
Утро поет короткую веселую песню. Пока плещешься, укладываешь по шкафам постели, наряжаешься во все чистое, вычесываешь из кос сновидения, пока кудахчет яичница и бурлит чайник — кажется, все не зря. Чего там на ночь не надумаешь. Живи-радуйся! Белки по деревьям скачут, книжек не читают, им хорошо. И тебе хорошо. Извольте чаю!