– За тебя и голую паша даст хорошую цену, – хохоча сказал ей один из злодеев.
Привезти невольницу незаметно на корабль было не так-то легко. В гавани власти могли заметить неладное, раскрыть преступление. Бандиты решили доставить невольницу ночью на пустынный морской берег, а оттуда лодкой – на борт судна…
– Так оно и было бы, если бы ты не избавил меня от них, проклятых. А зачем избавил? Никому я теперь не нужна… Такая испоганенная… И ни себе, и ни людям, – закончила Гликерия свой рассказ.
В ее больших черных глазах блестели не бабьи слезы, а окаменевшее ледяное отчаяние.
Кондрат понял, что ее никакими словами сейчас не излечишь. Поэтому он нарочито сурово сказал:
– Ну и чего чепуху городишь? Какая ты там испоганенная. Кто тебе зло принес, тех уже и на свете нет. Их, поди, уже черти в аду на смоле жарят… Так что считай теперь, что этого никогда в жизни с тобой не бывало…
Его грубоватые слова, и даже сердитый тон, каким они были произнесены, показались Гликерии удивительно убедительными. Она сразу преобразилась.
– Это правда… Нет их уже… А я-то, когда ты меня за водой послал, утопиться хотела… Да передумала… Решила, надо хорошему человеку воды принесть, рану промыть да перевязать… А уж тогда и…
Кондрат разозлился.
– Будет! Я об этом и знать не хочу!.. Я про все это не ведаю и никогда ничего не слышал. И ты все это забудь! Я тебя, как стемнеет, к одним старикам отведу. Там и решим, как дальше быть…
XXII. Добрые слова
Приход Кондрата с незнакомой женщиной обрадовал и удивил Одарку с Семеном. Старики многозначительно переглянулись, после чего Чухрай погладил свои усы, что он всегда делал, когда говорил о чем-нибудь важном:
– Я ж Одарке часто говорил, что Кондрату без жинки жить не можна. Рано или поздно себе жинку выберет… Что, Одарка, говорил я тебе об этом или нет? А ну, згадай! – И Семен, довольный своей шуткой, громко захохотал.
Лица Кондрата и Гликерии покраснели от смущения и этих неожиданных слов. Особенно неловко чувствовала себя Гликерия. В ободранном платье, босая, она стеснялась в таком виде встречаться с людьми, которых видела первый раз в жизни. Что они подумают о ней? От стыда даже слезы выступили у нее на глазах.
– Да что ты, дед, говоришь? – с досадой воскликнул Кондрат.
Но Семена еще больше подзадорил смущенный вид гостей, и он продолжал улыбаясь:
– Ничего, Кондратко… Женитьба – дело хорошее. Ты ведь – казак, а не монах…
Семен, наверное, долго бы еще болтал в этом роде, если бы не сильный тумак в спину, которым незаметно наградила его Одарка. Она глянула на печальные лица пришедших, на печальный наряд женщины и сообразила, что здесь о женитьбе и речи нет… А ее муженек попал впросак – пальцем в небо… Получив такой весомый сигнал, Семен недоуменно замолк и заморгал глазами.
– Вот что, Семен, дело у нас серьезное. И совет твой нужен… Подмога Одарки.
И Кондрат рассказал о том, как отбил Гликерию от похитителей-работорговцев. Как они ограбили ее в собственном доме…
– Ох, и напустил дюк в Одессу проходимцев со всего света. На базарах нашего брата они на чем свет стоит дурят. Уже и в дома стали врываться, разбойники! А ты, Кондратий, добре сделал, что жинку из беды вызволил и с этих псов шкуру спустил по нашему, по-запорожскому…
– Ну, да лях с ними… Дело прошлое, дед… Беда в другом… В моем куреньке опасно ей оставаться, – он показал глазами на Гликерию, – у вас бы ей пожить пока…
– А что? Пусть у нас и живет, – в один голос сказали Чухраи.
– Еще не все… одна беда за собой другую тянет… Вот… она! – Кондрат сбросил с левого плеча старый кафтан, рубашку и открыл рану. Из пистоля вчера один задел…
Одарка внимательно оглядела рану.
– Пуля вышла?
– Вышла…
– Так до свадьбы заживет, – попробовал пошутить Семен. Но заметив, что Кондрат сразу посуровел, ответил: – Я тебя вылечу… Но не скоро…
– Значит, работу мне бросить придется. В катакомбе с больным плечом не много камня добудешь. Что же делать?
– А я тебе, Кондратко, давно советовал это дело бросить. Камень добывать – работа тяжелая, а платят за него – дулю с маслом. Так уж испокон веков на земле ведется: чем работа тяжелей, так за нее меньше денег дают. Потому, на тяжкий труд кто пойдет? Самый обиженный, что ни на есть, самый бесправный… Такому дают так, чтобы не околел, – и тому рад будет, что дают… Хоть ты, говорят, и за троих дюжишь, а какой прок? Шиш… Давно говорил тебе – бросай, а ты упрямствуешь…
– Эх, Семен… Да ты понимаешь, из камня, мною добытого, город растет. Вон сколько дворцов сложили из моего камня… Я По Одессе затемно к тебе пробираюсь, а камень, мной добытый, во многих домах признаю… Мой он, понял? Добрый камень!..
Семен и Одарка с усмешкой переглядывались. Они не могли понять – чего он хочет? Им казалось, что Кондрат – такой умный и сообразительный казак, сейчас напускает на себя блажь. Одна Гликерия слушала его с сочувствием, но не весь смысл его слов доходил до нее. Видя, что Чухраи не понимают, почему же он продолжает работать в катакомбах, Кондрат напомнил им, что ему, беспаспортному, от полиции в подземелье хорониться приходится. Там безопаснее…
– Ведаем, что безопаснее… Да чудак ты… Срок давно уже миновал… Много годов прошло… И начальство за это время переменилось. Кто знал тебя – забыл… Сходим завтра к Луке Спиридоновичу. Он теперь самой первейшей гильдии негоциант – все начальство возле него кормится. Он тебя и поныне помнит. Даже и спрашивает про тебя…
– Так Лука еще помнит меня?
– Как не помнить!.. Такой человек, как ты, ему ой как нужен! Дело у него огромное, а людей верных да честных, на кого бы он мог положиться, – раз-два и обчелся. Он тебя обязательно в приказчики возьмет и денег положит в двадцать раз поболее, чем в катакомбах твоих распроклятых… И паспорт выхлопочет…
– Эх, неохота, Семен, идти мне к Луке кланяться. Больно важным он стал…
– Ты не кланяйся… Он твой нрав знает. Не поклонишься – тоже примет.
– Ладно. Пойду, – сказал Кондрат и посмотрел на Гликерию.
Молодая женщина вспыхнула под его взглядом. Это заметил Семен и многозначительно погладил усы.
– Да и жениться тебе, Кондратушка, надобно не откладывая. Может, она тебе богом суженая, – тихо сказал Семен.
– Ну и скажешь – суженая, – возразил Кондрат.