Кто-то тронул его за плечо.
Слишком тяжело для знакомых девиц, слишком по-дружески для человека, что хочет убить.
– Пьер?
***
Когда Пьер Гонтье сбегал из своего захолустья в Сорбонну, он не думал, что доведется снова с кем-то увидеться. Там оставалась старуха-мать, что незаметно выжила из ума, пара девчонок, пара товарищей. Он решил, что уйдет, еще в десять лет, а потому в своей родной деревушке не искал себе ни любви, ни друзей.
– Теобальд Оноре?
Детина стоял рядом с ним и был, пожалуй, на целых две головы повыше него. Пьеру не нравилось смотреть снизу вверх, он отошел чуть подальше. Детина кивнул, и его толстый рот растянулся в улыбке. Если бы Филипп на границу отсылал вот таких вот ребят, все проблемы страны решались бы быстро.
Одна беда. Как такого пошлешь?
Теобальд Оноре был дурак.
Не дурак, как недальновидный и жадный Клод де Мариньи, не непроходимо туп, как толстуха-трактирщица, а дурак, которого в лес одного не отпустишь, потому что он не вернется назад. У его пропавшей на болотах мамаши, помнится, сыновей было двое – он и его брат-близнец, так вот, Тео она уронила на доски, оттого у него в голове нынче пусто, как у нищего в котелке. Со вторым в ранней юности Пьер Гонтье ходил порыбачить да изредка сражался на деревянных мечах. Тогда еще он хотел отправиться в армию. Теперь его калачом туда не заманишь. Тео никогда не звали с собой. Тот сперва рвался, но потом перестал. А через пару лет Пьер Гонтье с узлом за спиной сбежал из деревушки в Сорбонну. Там дома покрепче да улицы погрязнее – значит, это город мечты. Из дома больше весточек не было.
– Тео? Ты что здесь забыл?
Вражды с дураком у него никогда не бывало, но если здесь есть его брат, то тот наверняка захочет денег, работы, еды, может крова. За Пьером следит король, следит Мариньи, ему не нужны сейчас старые связи.
– Я рад тебя видеть, – дурак Тео ему улыбался.
Тео сейчас двадцать восемь, а ума не больше, чем у котенка. На улицах Парижа вонь, а в домах кто-то печи топит по-черному, у кого-то на обед подгнившая репа, и каждый день в этом городе кого-то казнят – в Париже не принято улыбаться, принято скалить зубы, цепляться за жизнь и за кружкой ругать англичан. Тогда да, ты будешь хорошим французом.
– Ты ушел из деревни? – Пьер огляделся. – Твой брат здесь? Он все же решил торговать?
Тео Оноре покачал головой.
– Ты здесь один?
Тео кивнул.
«Ну на что мне эта напасть! – подумалось Пьеру. – Я не собирался быть нянькой безумцу».
Он натужно улыбнулся и похлопал того по плечу.
– Знаешь, Тео, я тоже рад тебя видеть. Но, представляешь, мне надо бежать. А ты возвращайся в деревню, вряд ли Париж тебе нравится. Слишком шумно, я помню, ты любил тишину.
Детина смотрел на него и только моргал.
– Тео, возвращайся домой. Я спешу.
Тот развел руками и покачал головой:
– А дома нет, Пьер.
– Как это нет? – Видно, этот юродивый наконец-то спалил свою гнилую лачугу. – Ну, тогда наймись к кому-то работником. Хоть за кров и еду – тебе много ненужно.
– Я не пойду к ним домой, Пьер, – детина испуганно покачал головой. – Я не пойду к мертвецам.
– Да оставь, что ты несешь?
– Они там лежат, все лежат. А я не лежу. И брат мой лежит, я не трогал его. А потом пришли они – и лица закрыты. Они всех сожгли, а я убежал. У всех соседей кожа в черных буграх, Пьер. Все спят.
Пьер цокнул языком и теперь с жалостью посмотрел на Тео-дурака. Пришла чума, а затем пришли доктора, которые сжигают умерших. Это давно уж не диво. То там, то здесь. Каждый раз надеешься, что милует Бог. Он незаметно шагнул чуть подальше. Из глаз дурака текли крупные слезы.
– Тео, скажи, как давно ты бежал из деревни?
Тот нахмурил лоб и задумался.
– Еще цвели яблони.
А сейчас уже осень. От чумы умирают дней через семь, может, десять. Если Теобальд сейчас перед ним и это не призрак из прошлого, то он, Пьер Гонтье, сейчас в безопасности. Париж, впрочем, тоже.
Тео-дурак с любопытством разглядывал, как в его дырявый башмак затекает вода. Вот и поди ж ты: дурак, кому он нужен на свете, но Бог выбирает его и лишь от него отгоняет старуху с косой.
Теобальд громко вздыхал и размазывал сопли. Пьер заметил, что на них уже стали поглядывать. Он похлопал его по плечу. Может, зеваки решат, что он встретил старого друга.
– Тео, дружище. Оставь. Ты, должно быть, голодный? Пойдем-ка с улицы. Я тебя накормлю. Не лучшее место, конечно, но выбирать не приходится.
К толстухе-трактирщице, сдавшей его Мариньи, ему идти не хотелось, но выбор действительно был невелик. В приличные места его просто не пустят, а в оставшихся неприличных не осталось хоть сколько-то мало-мальски пригодной еды.