– Ты знаешь, что я его ненавижу. Я не прошу тебя писать в Рим, подавать на развод, это будет долго и сложно, почти невозможно. Меня отошлют в монастырь – и я не думаю, что ты бросишься спасать свою кровь. Нам не позволят, мне не позволят… У меня есть сын, и мой брак завершен. Никто его не расторгнет.
– Так чего же ты хочешь?
– Пожалуй, того же, чего и ты. Дай мне людей и поддержку. Для начала армию Артуа. Думаю, многие захотят отстоять честь французской принцессы.
Филипп сжал ее руку. Пьер видел, что ей больно, но она лишь поджала губу.
– Ты перестала быть французской принцессой десять лет назад, – еле расслышал Пьер. – Когда лишь обручилась и годы жила на чужой стороне, ожидая замужества. Будет нужно, я введу людей на английскую землю. Но это будет решение французского короля, а не малодушной девчонки, уставшей от одинокой постели.
Изабелла вырвала руку.
– Очень хорошо, что ты скоро умрешь, – прошипела она на английском. – Людовик в детстве всегда был добр ко мне.
– Желать гибели королю – это измена.
– Тогда хорошо, что больше не ты мой король. Тебе ведь страшно, признайся… Ты знаешь, что слова моего крестного не более чем крики казненного. Но этот страх убьет тебя изнутри быстрее, чем если бы это действительно было проклятие!
– Наш дорогой принц – просто счастливчик!
Пьер вздрогнул и отпрянул назад, чей-то захмелевший голос будто вырвал его из тяжелого сна.
– Удрал от старухи с косой, да еще скоро разживется новой женой! Остается верить, что хоть эта рогов не наставит.
Товарищи пытались угомонить перебравшего друга, но у того, похоже, была луженая глотка. Он хохотал, стучал кубком по столу и призывал всех выпить за Маргариту Бургундскую. Пьер отвернулся и приложил ладонь к вспотевшему лбу. Мало радости видеть, как кого-то потащат в темницу, а на другое утро казнят. Граф Ангулемский был неприятный тип, он заходил к нему как-то раз с больным желудком. Но это не повод желать ему смерти.
– Ги, замолчите!.. – шептали ему, но того не смущала ни тишина, ни то, что лютни замолкли.
– Видите, Пьер, – тот вздрогнул и чуть было не пошатнулся; меньше всего ему хотелось слышать над ухом тихий голос монарха. – Это Ги Луизиньян. Я специально держу его при себе последние месяцы, а дурак как будто и рад. Он думает, я не знаю о его письмах через Ла-Манш к королю Эдуарду. А я знаю и через пару недель буду его судить за измену. Какая удача. Теперь можно не ждать, мой новый сын его уничтожит сейчас.
Пьер с опаской посмотрел на Теобальда. Тот привык, что его звали Людовиком, знал, что Ги обращался к нему, отлично помнил имя Маргарита Бургундская, об этом Пьер позаботился. Он смотрел на вельможу, своего подданного с любопытством, будто мальчишки на слепого щенка. И стража ждала. Она знала, что делать, нужно отдать лишь приказ.
А потом Пьер понял, что напрасно, все напрасно. Когда все рушится, когда наступает начало конца, становится легче и страх неизвестности отступает. Когда ты упал, то незачем уже страшиться земли. Будто во сне дурак Теобальд улыбнулся и поднял вслед за пьяным вельможей бокал. Выпил за свою пропащую женушку, принимая в себя оскорбление, сам разгоняя его по крови.
Ги де Луизиньян забормотал извинения. Тот неловко похлопал его по плечу. Назвал своим другом, пообещал с улыбкой, что Бог того непременно простит. Будто было обычное воскресенье перед Великим Постом. А он будто и вовсе не принц, который печется о чести. Где твое каменное сердце, Теобальд Оноре? Впрочем, Пьер всегда знал, что от него толку нет. Равно как и жестокость Филиппа в его голове из плоти и крови, а не оттого, что он Железный король.
Народ зашептался. Нет ничего опаснее, чем шепотки по углам. Пьер с каким-то странным облегчением почувствовал: вот оно. Тихий отзвук той лавины, что скоро накроет их толщей снега. Он отошел, а Филипп не мешал. Он не смотрел сейчас на своего мастера. Обойти одну даму, вторую, третью. У самого выхода он врезался в Клода де Мариньи. Человек-с-кольцом улыбался.
– Спасибо вам, мастер Гонтье, спасибо, – шептал он. – Вот он, ваш провал, как будто бы у меня на ладони. Я думал, придется ждать еще пару месяцев. Что скажет Филипп, наш добрый король?
Пьер оттолкнул человека-с-кольцом и наконец-то вышел из зала. Этот толчок – всего лишь еще один гвоздь в крышке его неготового гроба. Бежать уже не представлялось возможным. Если бы он мог, он сбежал бы еще после первого обмана Филиппа, но его не выпустят за пределы этого замка. Значит, надо думать. Думать и думать, играть на тщетной, слепой надежде монарха, извратить ее, обмануть, сделать все то, что король проделывал с ним, жалкой пешкой. Он с Мариньи пока еще снова на равных. Главное, чтобы не дрогнула чаша весов.