В лицее она была первой по всем предметам. Больше всего ей нравилось слушать лекции по философии, но она и математику любила. Сильная и быстрая, она мощно и красиво перелетала через планку, пока подружки, особенно те, кому не хотелось заниматься спортом, хихикали, сбившись кучкой на другом конце площадки. Ее уважали и даже побаивались парни, которые слонялись по улицам и, томясь злобой и бездельем, совершали жалкие попытки что-нибудь разгромить или поджечь. Они не смели обзывать ее, как других девчонок, за которых она иногда заступалась, сама при этом насмехаясь над теми, кто кокетливо повязывал платок: таких она дразнила водолазихами или лягушками.
До чего же Лейле хотелось больше никогда не видеть этих бездельников, этих болтунов. Больше никогда не видеть этих дур, их сестер и матерей, не видеть старух, не слышать всего этого шороха одежды, звона посуды, непрерывной трескотни. Желание уехать было таким настойчивым, что ей казалось — она без сожаления бросит и родную мать с ее нескончаемым тихим нытьем и долгим, покорным, непонимающим взглядом, который она порой устремляла на Лейлу, словно внезапно почувствовав себя дочерью собственной дочери.
…Наверное, огромное желание бежать стало непреодолимым в тот день, когда она снова встретила Карима. Карим — соседский парень немного постарше Лейлы. Когда ей было лет семь, а ему — двенадцать, она была по-детски в него влюблена. Она с любопытством наблюдала за ним с балкона. Он держался в сторонке от мальчиков своего возраста, у него было тонкое лицо с грустной улыбкой, деликатные движения. Набравшись смелости, Лейла сама к нему подошла, и потом они подолгу наугад бродили по улицам и говорили обо всем на свете. Эти тайные беседы доставляли обоим беспредельное удовольствие.
К четырнадцати годам Лейла научилась еще больше ценить общество этого сдержанного человека, так сильно отличавшегося от других. Они говорили о далеких странах, об удивительных народах, о животных, о диких, безлюдных краях. И, конечно же, о том, что когда-нибудь отсюда уедут. Да, вместе, а почему бы и нет? Отношения между ними всегда были предельно целомудренными.
Поскольку Карим неспособен был влиться ни в одну из местных стаек, его часто обижали. Как-то раз Лейла яростно кинулась защищать его от бритоголовых, которые пинали его и оскорбляли. Ей удалось утихомирить парней, потому что она оказалась способна их переорать, выкрикивая им прямо в лицо ругательства, и он ушел рядом с ней, полный молчаливой благодарности.
Когда Лейле исполнилось шестнадцать, Карим внезапно исчез, и никто не хотел о нем говорить. От его родителей она ничего добиться не смогла — они только плечами пожимали и раздраженно отвечали: «Уехал он! Вот так вот! И ничего не сообщает!»
Минул год, Лейла перешла в выпускной класс, и в самом начале этого рокового года появился Карим. Она брела от лицея к автобусной остановке, перешагивая через маслянистые лужи и огибая заваленные строительным мусором пустыри. Мимо очень медленно проехала машина и, обогнав девушку, остановилась. Дверца распахнулась, из машины вышел элегантный молодой человек.
— Лейла, это я, Карим!
Он повзрослел. Выбравшись из машины, Карим беспокойно огляделся. Лейле понадобилось несколько минут на то, чтобы узнать прежнюю сияющую улыбку, которая не то чтобы совсем пропала, но ее поглотило новое, и более жесткое, и более усталое выражение лица.
— Да, это я… Давно я здесь не бывал. Знаешь, я часто о тебе думал… Я искал тебя, Лейла.
— Ты меня нашел.
— Ты мне необходима. Прямо сейчас! У меня крупные неприятности. И ты одна можешь мне помочь. Я больше никому не доверяю. Мне надо на некоторое время спрятаться. Мне хотят причинить зло, может быть, даже убить. Тебе лучше не знать подробностей, но… — Он снова огляделся и прибавил: — Я боюсь…
У Лейлы в голове все закрутилось с бешеной скоростью. Она уже обдумывала, чем сможет ему помочь. Положив ладонь на руку старого друга, она пообещала ему сегодня же к вечеру найти для него убежище.
Лейла с детства была кошкой, которая гуляет сама по себе, и знала все тайные закоулки. Несколько часов спустя она добыла ключ от незаконно заселенного и приспособленного для других целей подвала. Там был матрас, старые автомобильные сиденья, пустые ящики, плитка и даже телевизор. Она заручилась обещаниями главарей нескольких банд, что ее подопечного никто не потревожит, и несколько недель исправно носила Кариму консервы, которые таскала из запасов брата-бакалейщика, а кроме того — конфеты, воду в бутылках и газеты.
Она часто приходила составить компанию затворнику, и порой ей казалось, будто их давняя детская дружба сохранилась в целости и неприкосновенности. Они снова были вместе в этом подземелье, где пахло сырой штукатуркой и горелыми досками. Они могли продолжить разговор с того места, на котором остановились: путешествия, пейзажи, солнце дальних стран. И они снова заговорили о том, чтобы уехать.
В один прекрасный день, а может быть, и ночь, Карим заявил:
— Знаешь, у меня есть деньги. Мне должны много денег за то, что я делал. Мне не хочется тебе об этом рассказывать. Но я скоро получу эти деньги, и тогда тебе тоже дам.
— Я не хочу, Карим, ты ничего мне не должен!
— Послушай, Лейла, с этими деньгами мы могли бы уехать вдвоем… Знаешь, я хочу, как только мне перестанут угрожать, уехать далеко-далеко, на юг, к морю. Сначала — Марсель. Потом Аликанте, дальше — Танжер. У меня есть знакомые… Ты могла бы поехать со мной. Ты же всегда хотела путешествовать, Лейла. Мои знакомые могут и тебе найти работу, и даже паспорт сделают, настоящий, ну то есть поддельный, но… настоящий! Понимаешь? Ну, так что? Скажи мне, что поедешь… Как только я получу свои деньги, все будет возможно. Все, что мы себе представляли, помнишь?
Лейла, сидя на брошенном на пол матрасе, подтянула к себе колени, обхватила их руками, задумчиво опустила на них голову. Она явственно ощущала, что в ее теле совершается какая-то перемена. Внезапное возвращение Карима что-то в ней сдвинуло.
— Поедешь, Лейла?
Она, не отвечая, покачивала головой в такт музыке, которая лилась из крохотных наушников, вставленных в ее уши. Слова и музыка рока.
Как ни странно, песня привела ей на память то, что говорил в самом начале года преподаватель философии. «Видите ли, — объяснял он, нимало не интересуясь тем, слышат ли его ученики, — то, что с нами случается, может одновременно быть и очевидным, и абсурдным. Во всяком случае, в жизни именно так и происходит… Да, в литературе немного по-другому. То, что происходит в романах, должно выглядеть правдоподобно, правдоподобно с литературной точки зрения. Но нашей, вполне реальной жизни совершенно безразлично, выглядит ли она правдоподобно! И даже чаще всего в нашем существовании ничего правдоподобного нет. Самое заурядное событие, если посмотреть на него с некоторого отдаления, оказывается совершенно нелогичным и не выдерживает никакой критики».
Ей очень хотелось рассказать Кариму об этом учителе, и отдельно — об одной из его лекций, которую она слушала за несколько недель до встречи со старым другом. Эта лекция вызвала у нее восторг и протест одновременно. Было раннее утро, еще совсем темно. Отражения дремлющих лицеистов тонули в огромных черных стеклах, словно в пруду с ледяной водой. Внезапно ей показалось, что учитель рассказывает им сказку.
«Видите ли, — говорил он, — если верить Платону, наши души одновременно эфемерны и вечны. Они переходят из одного тела в другое… Переселяются…»
Он в любую фразу вставлял это свое «видите ли», но, кроме Лейлы, никто этой привычки не замечал. И никого из его учеников всерьез не заинтересовали ни природа, ни приключения собственной души.
«Да, — рассказывал профессор, — наши души странствуют… Но время от времени Ананке, богиня неизбежности, собирает все те души, чьи тела в конце концов разрушились. Она это делает, видите ли, для того, чтобы они предстали перед Мойрой, о которой говорят, что она — дочь Ананке. Это очень странно… Все происходит в некоем полумраке, души там пребывают обнаженными, без всяких, разумеется, прикрас… А потом, говорит Платон, наступает минута, когда этим душам бросают судьбы, да, скажем — „модели жизни“, которые они должны быстро подобрать. Каждая душа в спешке старается выбрать более или менее подходящую судьбу. Иногда она действует разумно, иногда неловко. От этой судьбы, видите ли, зависит, чем душа будет в следующей своей жизни, все, чем она станет, все, что с ней случится».