Эти дрязги не оставляли возможности уделять внимание научным изысканиям, зато задавали крепкий ритм повседневной жизни – и именно его Штернбергу стало остро не хватать, когда всё как-то вдруг улеглось. Он ощутил незнакомую доселе пустоту бездействия. Впервые ему пришлось заставить себя взяться за работу – вернуться к Зеркалам, амулетам, руническим таблицам, книгам. Впервые он не чувствовал никакого интереса ко всем этим вещам.
Незадолго до Рождества он силком затащил себя в лабораторию, где находились Зеркала – отчаянно надеясь, что вид собственного грандиозного изобретения приведёт его в привычное состояние всегдашней работоспособности. Чуда не произошло. Гладкие металлические плоскости, такие отрешённые в ровном электрическом свете, блестели холодно и жёстко. Зеркала были не такие, как раньше – да и сам Штернберг был теперь совсем иным. Его рука, хлопнувшая по массивному выключателю у двери, уже не могла быть той рукой, что поделилась теплом с тысячелетними камнями Зонненштайна – потому что эта рука держала плеть, подписывала приказы о жизни и смерти, жала, не брезгуя, руки тем, кого Зеркала за мгновение превратили бы в зловонные головешки. «Да Зеркала ведь вовсе и не моё изобретение, – вспомнилось вдруг. – Зонненштайн стоял десятки веков до меня, и простоит ещё столько же, пока вновь не решит поведать кому-нибудь свою тайну».
Он почувствовал ледяной укол страха – и страх нарастал с каждым шагом, приближавшим его к кругу Зеркал. Когда он миновал первый ряд металлических пластин, то поймал себя на том, что непроизвольно втягивает голову в плечи. Он обречённо ожидал чего-то очень скверного – но ничего не случилось. И всё же явственно чувствовалось напряжение, сковавшее сухой воздух. Прежде Зеркала принимали его, словно совершенно естественную свою часть – теперь же ещё не отвергали, но новый Штернберг, вот такой, как сейчас, – уже переставал Зеркалам нравиться. И лучше ему было сейчас уйти.
Штернберг повернулся и медленно пошёл прочь.
2.6
Из чёрной тетради
Волчьи следы пунктирной линией уходили к жертвеннику. Неровная строка одинаковых символов на наливающемся вечерней синевой снегу. Я огляделся, нашаривая на боку пистолет. Оружия не было. На мне, кажется, вообще ничего не было, но холода я не чувствовал. Я провёл ладонью по лицу и не обнаружил очков – но чёткость всего окружающего резала глаза. Мегалиты казались выше и были отполированы до зеркального блеска, небо терялось в пасмурной мгле. Я перевёл взгляд на цепочку следов, но теперь снег был ровен и чист. Я нагнулся и погрузил руку в снег, как в туман, ничего не ощутив.