Выбрать главу

Авторский арт на обложку

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Пролог, часть I

Людям, до которых мне хоть сколько нибудь есть дело,...я желаю, чтобы им не остались неизвестны глубокое презрение к себе, муки неверия в себя, горечь и пустота преодолённого; я им нисколько не сочувствую, потому что желаю им единственного, что на сегодня способно доказать, имеет человек цену или не имеет: в силах ли он выстоять...

 

Фридрих Ницше

 

Без даты

 

Всепоглощающая пустота — она всегда была где-то рядом.

Но теперь она всё ближе, вот уже смотрит в упор — и взгляд её невыносим, невозможен. Мы смотрим друг в друга, и чтобы выдержать её взгляд, у меня есть только одно средство. Одна мысль.

Эту мысль однажды высказал человек, спасший мне жизнь тогда, когда пустота заглянула в меня слишком глубоко.

Лишь одна-единственная мысль. Но в ней оправдание всему. В ней — спасение.

 

 

Пролог

В камне

 

I.

Берлин

8 — 9 декабря 1944 года

 

Казнь, судя по всему, предстояла на рассвете.

Понадобилось преодолеть бескрайнюю топь времени, — на какое множество дней следовало поделить мглистую вечность, смертник не знал, — чтобы выйти из тюремного подвала навстречу ледяному утру.

Похоже, оно должно было стать последним.

До того, как распахнулась дверь, кое-что уже предвещало, что всё близится к концу. Медленно, отдельными ростками, тонкими побегами оживало сознание: это означало, что инъекции с какого-то момента отменили. Как часто их делали — два раза в сутки, три? Смертник осознавал лишь то, что краткое ощущение холодной иглы в вене приходило регулярно. Особенно неукоснительно соблюдали регулярность после одного случая, когда медик то ли из-за воздушной тревоги, то ли по какой другой причине время очередной инъекции пропустил. Немногим позже врач вспомнил о своей обязанности и в сопровождении унтер-офицера зашёл в камеру — но из камеры вместо медика появился заключённый, за которым, будто на привязи, сомнамбулически шествовал унтер. Правда, далеко смертник не ушёл. Несколько солдат сбили его с ног и принялись лупить прикладами, не столько в ярости, сколько в страхе, и избивали до тех пор, пока узник не потерял сознание — и в это же самое мгновение безучастно стоявший рядом унтер-офицер будто очнулся от сна. С того дня уколы смертнику ставили даже в разгар авианалётов, когда глухие удары где-то там, наверху, казалось, порождали ответные удары из недр земли. На руки и на ноги наложили прикованную к стене длинную цепь. Участились ночные проверки. Узника, впрочем, это не волновало. Ненадолго выныривая из тяжкого забытья, перемежавшегося ядовито-яркими кошмарами, он думал лишь о том, как удержать в непослушных руках ложку или кружку с водой, или как проделать пару шагов от кровати до прикрытой деревянной крышкой дыры возле обшарпанного умывальника. Ещё беспокоился, не поломали ли ему рёбра, когда били за ту безнадёжную попытку выбраться из тюремного подвала. Физической боли он давно не чувствовал: кололи ему, очевидно, смесь морфина со снотворным. Возможно, подмешивали что-то ещё. В нечастые периоды прояснения сознания он молился, чтобы проклятое зелье не убило его прежде, чем он сумеет отсюда выкарабкаться.

В то, что ему удастся выбраться живым, смертник верил с фанатическим упорством — вера эта была неотъемлема, как дыхание. Продолжал верить даже тогда, когда конвоиры вывели его из камеры: оставались ещё последние глотки надежды, последний шанс.

Но прежде была тихая ночь, что накрыла всё его существо, словно прохладная ладонь, лёгшая на разгорячённый лоб больного. Первая ночь, когда отступили тёмные волны болезненной, давящей дремоты. Раньше свинцовые валы захлёстывали узника с головой, он из последних сил сопротивлялся, выныривал, таращась в низкий потолок — остроты зрения не хватало на то, чтобы разглядеть сеть трещин в штукатурке, — потом вся плоскость потолка внезапно ухала вниз, и узник захлёбывался очередным кошмаром или просто тонул в пустом мертвенном сне. Выплывая обратно, в мир ненадёжной, тошнотворно-текучей вещественности, он слышал шаги рядом, чувствовал, как его безучастную руку расправляют, поворачивают локтевым сгибом кверху, ощущал холод смоченного в спирту клочка ваты и чужеродность металлического проникновения под кожу, слышал: