Однако градус отчаяния концлагерной жизни оказался — по крайней мере, для Хайнца, — куда ниже, чем он боялся. Его, как и других подопытных, держали в отдельном бараке со сносными условиями и разрешили написать пару строк домой. Одежду и помещения регулярно обрабатывали от насекомых. А когда начались эксперименты, возродилась надежда. Для чего-то он — именно он, Хайнц, — был нужен. К тому же экспериментальные конструкции — цилиндры из стальных листов — здорово напоминали те загадочные устройства, которые командир называл «Малые Зеркала» и уничтожил вместе с прочей документацией по Зонненштайну. Наверняка сжёг не всё: вероятно, что-то сохранилось в архивах. Во всяком случае, опыты с цилиндрами весьма походили на памятные упражнения по медитации под руководством командира, только были, на взгляд Хайнца, напрочь лишёнными какой бы то ни было логики и смысла. Хайнц вместе с двумя другими подопытными заходил внутрь цилиндрического сооружения, получив краткую инструкцию: «Вы будете сидеть тут час, следите за временем». И они сидели. Зачем требовалось следить за временем — было неясно, экспериментаторы следили сами и к тому же наблюдали за подопытными через специальное окошко. Если подопытный задрёмывал, ему грозил карцер.
Рядом с людьми, сидевшими на неудобных складных стульях и поглядывавших на специально выданные наручные часы, внутри «цилиндра» находилась какая-то аппаратура с пульсирующими лампочками и ритмично подрагивающими стрелками, измерявших нечто в неизвестных Хайнцу величинах. Часто Хайнца запускали внутрь этой исполинской консервной банки одного и заставляли до хрипоты зачитывать вслух подборки различных сводок — фронтовых или метеорологических. Крыши у бестолкового сооружения не предусматривалось, к затворникам проникал свет, который скупо цедили ряды тусклых ламп на высоком потолке. Форма «консервных банок» менялась: они были шире и уже, ниже и выше, со стенками прямыми, наклонными или изогнутыми так, что получалась почти полусфера. В некоторых Хайнц чувствовал себя плохо, начинала кружиться голова, пару раз случались галлюцинации: наплывали какие-то раздувшиеся призрачные рожи, мелькали тонкие светящиеся значки — словно бы буквы неведомого алфавита, вокруг мерещился то лес, то каменистая пустыня, и вообще было страшно. Хайнц принимался стучать в стенку цилиндра, и его без промедления выпускали. После галлюцинаций несколько дней подряд горло сдавливал страх, едва только Хайнца запирали одного в «банке», но выбора не было. В конце концов, думал Хайнц, командиру, имевшему дело со своими Зеркалами, приходилось гораздо хуже.
По утрам Хайнц с некоторой опаской разглядывал свою физиономию в надтреснутом зеркальце над крошечным умывальником — по крайней мере, в отношении воздействия на людей цилиндры не имели с командирскими Зеркалами ничего общего. Бледное лицо, перечёркнутое парой трещин с облупившейся по краю амальгамой, диковатое, ещё подростковое, но с заострившимися чертами и слишком серьёзными, тревожными глазами взрослого, день ото дня вроде бы нисколько не менялось.
В лаборатории работали несколько обычных заключённых, они демонтировали те цилиндры, что по результатам опытов представлялись экспериментаторам негодными. Заключённые были молодыми немцами. Хайнца они поначалу демонстративно сторонились, но потом притерпелись к нему или, возможно, он, несмотря на отсутствие арестантских полос, в конце концов показался им столь же бесправным, как они сами, и потому был условно принят в их компанию. Иногда Хайнцу удавалось немного поговорить с ними, когда плотно сбитый тип в роговых очках, руководитель экспериментов, куда-нибудь сваливал, а его ассистент шёл препираться по поводу частых перебоев в электроснабжении. Опыты с цилиндрами проводили в большом бараке, построенном на территории эсэсовского лагеря у подножия горы; в её недра уходили две железнодорожных ветки. Под землёй Хайнцу бывать не доводилось, и о тамошней жизни он ничего не знал. Заключённые рассказывали, что в шахтах когда-то добывали гипс, а теперь там располагается большой подземный завод, в нём полным ходом идёт сборка ракет. Далеко не все узники ночуют на поверхности, в бараках, — большинство ютится прямо возле своих рабочих мест или в так называемой спальной штольне, где воздух настолько насыщен пылью, что ничего не видно дальше нескольких метров. Ни коек, ни отхожего места, лишь одеяло да миска.