— Никак русский учим? — прикрикнул на него Штернберг. — Пораженец! Отставить!
Купер демонстративно-неспешно отложил книгу — так, чтобы было видно заглавие на обложке.
— Через час вы должны быть на Пюклерштрассе-шестнадцать, — сухо сообщил он.
— Значит, так: поехали на Пюклерштрассе. А потом убирайтесь в свою часть. Ваши услуги мне не требуются.
— Я освобождён от всех обязанностей в части. Теперь моя обязанность — быть вашим шофёром. — Лицо Купера оставалось лениво-равнодушным, но мысленно он прикидывал, насколько может быть для него опасен отчаявшийся и к тому же накачавшийся наркотиками оккультист. Купер прекрасно знал, что у Штернберга ничего нет, кроме разряженного пистолета да ампул с морфием в аптечке, однако выводы сделал правильные.
— У меня приказ, оберштурмбанфюрер, — продолжил Купер, и Штернбергу резануло слух собственное звание. — Что вы от меня избавиться запросто сумеете, это я знаю. Про ваш отдел много чего рассказывают. Только без меня вы машину угробите в два счёта. А от слежки всё равно не оторвётесь.
— Ладно, чёрт с вами, — устало согласился Штернберг. В конце концов, вопрос с шофёром можно будет решить позже, не до того сейчас, а из поля зрения гестапо лучше пока не пропадать. — Но крутиться поблизости я вам не позволю. Будете приезжать в назначенное время. Отвезли — и чтоб духу вашего не было. Где и чем вы будете заниматься от поездки до поездки — не моя забота. Только пьянствовать не смейте.
— Я вообще не пью, — заявил Купер таким самодовольным тоном, будто на днях сам фюрер наградил его медалью за трезвость.
Штернберг сел на заднее сиденье и лишь сейчас заметил, что вся его одежда пропиталась похрустывающей под пальцами известковой пылью. За шиворотом покалывал осколок штукатурки, провалившийся, при попытке достать его, ниже лопаток. Штернберг взъерошил жёсткие от пыли волосы, разглядывая горы битого кирпича, перегородившие улицу, обернулся: позади тоже высились обломки рухнувшего дома, длинные балки торчали, как растопыренные гигантские пальцы. Ну и что теперь? Оставался разве только вертикальный взлёт.
Автомобиль тронулся с места, круто развернулся и нырнул в неприметную подворотню. Набирая скорость, мимо побежала лента низких подслеповатых окошек, перемежавшаяся выступами прокопчённых стен, кривых лестниц, подгнивших деревянных балконов, впереди показался просвет арки настолько узкой, что Штернберг рефлективно ударил ногой по воображаемой педали тормоза, но водитель, напротив, прибавил газу, тёмная щербатая кладка мелькнула совсем близко, Штернберг ожидал услышать скрежет помятых крыльев, — но автомобиль, будто стальной жук, чудом избежавший хлопка огромных ладоней, уже вылетел в ущелье переулка, где с обеих сторон теснились, наползая друг на друга, отвернувшиеся дома — ни дверей, ни окон; чуть погодя автомобиль сбавил скорость, аккуратно вписался в немыслимый поворот и без единой царапины выехал на широкую улицу. По пути в гостиницу Штернберга слишком занимал разговор с гестаповцем и вид изуродованного города, чтобы обращать внимание на что-то ещё, но теперь он убедился — навязанный ему шофёр не только отменно знал все закоулки Берлина, но и управлял автомобилем так, что механизм, казалось, превращался в разумное существо, хитрое, ловкое и проворное. Даже Штернбергу, далеко не новичку, было чем восхититься. Некстати вставшие поперёк улиц пожарные машины, завалы на мостовой, между которыми змеилась плотная очередь в продуктовый магазин — едва ли дрогнувшая даже под бомбёжкой, — серый «мерседес» в два счёта объезжал все ловушки, в которых застревали прочие автомобили, под гудение и ругань выбиравшиеся из заторов. Шофёр Штернбергу достался далеко не худший. Один из лучших, и, хотя это было неприятно признавать, даже лучше прежнего.
«Какую цену они назначат мне за близких? — думал Штернберг, пока автомобиль нёс его через полгорода в район Берлин-Далем; не в первый раз ловил себя на том, что противопоставляет себя всему тому, частью чего привык себя ощущать. — И так ли важна цена? Ведь любую цену готов заплатить. Любую, не лукавь. Хотя... за победу ты тоже готов был заплатить любую цену, и ведь не сумел... не сумел...»
Однако теперь Штернберг точно знал, что сумеет. Эхо ужаса настигало его, когда сознание против воли принималось изощряться в предположениях. Вот, например, поставят его перед выбором: жизнь Даны — или племянницы — или обеих — против жизней сотни заключённых концлагеря; ясно же как день, что он сломается сразу и лично будет стрелять в затылок тем, из-за кого недавно отказал своей родине в шансе на победу. Вот так. И зачем тогда всё?..