На самом деле память у него феноменальная. Просто он любит разыгрывать простоватого баварского полицейского.
«Вы, наверное, думаете, вам кто-то поможет, Альфред. Все думают, что им кто-то обязан. Ни черта. На самом деле всем на всё наплевать. Вы теперь один. Все умирают в одиночку».
Должно быть, под воздействием препаратов я много говорил о концлагерях — потому что запомнил, как Мюллер орал на меня:
«Это очернительство, это ваша больная фантазия!»
При всём при том Мюллер прекрасно знает, что творится в лагерях: политические отделы концлагерей подчиняются гестапо. Мюллеру известны самые грязные лагерные тайны вроде медицинских экспериментов над людьми или садистских выходок надзирателей. Мюллер прекрасно информирован обо всех происшествиях, знает и о серии убийств, которые я расследовал в Равенсбрюке.
Однажды он при мне накачался коньяком и тогда выдал нечто проникновенное:
«Такие, как вы, Альхард, пригодились бы в гестапо. Я много лет работаю над тем, чтобы занести в картотеку сведения о каждом немце. Сделать всех граждан "прозрачными" — моя давняя мечта. А для вас это реальность...»
Тем же вечером он измыслил специальную пытку. Раньше меня периодически запирали в камере с приговорёнными к смертной казни — продемонстрировать мне, телепату, какая участь меня ожидает, — чтобы отбить желание отпираться. Я выдержал это испытание — как бы остро ни ощущал я чужое отчаяние, но обливающий глухотой предсмертный ужас был мне и самому знаком, я до сих пор ясно помню едко-кислый привкус металла, дрожание своих рук и тупой холод уткнувшегося в нёбо пистолетного ствола. И тогда Мюллер приказал запереть меня в камере с дюжиной буйнопомешанных, которых привезли из ближайшего сумасшедшего дома. От такого соседства я сам едва не рехнулся. Это походило на стихийное бедствие, их разбитые и изломанные мысли секли меня, будто ливень из осколков стекла, сливались в тошнотворную рябящую круговерть. В конце концов меня вырвало, а сумасшедшие заинтересованно ходили вокруг, пока я, стоя на четвереньках, избавлялся от остатков скудного завтрака. Потом я потерял сознание. Мюллер был доволен тем, что нашёл способ как следует надавить на меня. Однако я всё равно не признался, и если б не приказ об освобождении, трюк с помешанными наверняка повторили бы.
Мюллер орёт только на допросах. По природе он молчун, с подчинёнными обычно немногословен и сдержан, и после очередного сеанса запугивания подследственных чувствует себя вымотанным. Из-за этого у него расстройство желудка на нервной почве. С угрызениями совести недуг не связан — совести у Мюллера нет. Очень удобно.
Насколько мне удалось прочесть, с друзьями у Мюллера не сложилось. С браком тоже — официально женат, но живёт с любовницей, которую, кажется, по-настоящему любит. Ещё он в свободное время любит рисовать и играть на пианино, обожает шахматы — милейший, в сущности, человек, не правда ли? Любит коньяк. Любит природу. Больше всего прочего любит свою работу — целый день проводит в своём кабинете и только там чувствует себя как дома. Обычно занимается тем, что раскладывает документы по папкам — это занятие благотворно влияет на его нервы. Что ещё? Бюрократ. По сути своей — не наци, идеология ему глубоко безразлична, до прихода нацистов к власти он, работая в полиции Мюнхена, преследовал их наравне с коммунистами, чего некоторые «старые бойцы» до сих пор не могут ему простить. При всей своей ненависти к коммунистам, восхищается их методами. Главным в своей работе считает то, что она служит сохранению государственности.
Вот что, приблизительно, я в нём прочёл. Самое главное: Мюллер преследует неотступно и беспощадно всех тех, кого считает врагами государства. Мюллер не раз повторял, что видит во мне предателя, которого «непременно выведет на чистую воду». Я более чем уверен: несмотря на моё освобождение, своего намерения он не оставил.
1.3. Дана. Кое-что о старых и новых фотографиях
Вальденбург, Швейцария
осень 1944 года
«Выгонят. Точно выгонят. Может, даже полицию позовут».
Пока Берна тащила её по длинному коридору, как воспитательница — провинившуюся школьницу, Дана отчаянно выкручивала узкое запястье из сильных толстых пальцев горничной, будто и впрямь в чём-то провинилась.