— Проклятье... — Штернберг смахнул чёлку с очков, дико огляделся. Указал на женщину, словно нацелив на неё невидимое оружие:
— Умолкни. Ни звука больше.
Женщина, придерживая на полном бюсте разорванное платье, поперхнулась криком, будто её схватили за горло.
Пошатываясь, Штернберг в совершеннейшей тишине вышел из чужой квартиры. За лестничным поворотом поддёрнул брюки, которые едва держались на его долгом теле, жилистом, но отощавшем, будто у каторжника. Поднявшись к себе, с напускной деловитостью достал аптечку с морфием и, присев одним бедром на стол, поспешно сделал два укола в плечо. Всё нормально. Это просто лекарство. Специальное такое лекарство, чтобы не кидаться на людей, — а то ведь и убить кого-нибудь можно невзначай. Стыдная радость от того, что найдена надуманно-уважительная причина сдаться ненасытной твари внутри, пряный холодок в подрёберье...
Чуть погодя Штернберг стоял у полуослепшего, с покоробившейся от сырости фанерой вместо стекла в правой створке, окна своего кабинета — кабинета, выпотрошенного многократными обысками, осквернённого, заброшенного, — и смотрел на блёклые солнечные проталины в пасмурном небе. За черепичными крышами домов виднелась церковь — базилика — как ковчег, оставленный на склоне горы отступившими водами потопа. Над ней возвышалась аскетичная башня вайшенфельдского замка.
Церковь Штернберг перестал посещать с тех пор, как окончил гимназию. Крещённый в католичество, он относился к привитой ему вере как к простой формальности, как к одной из моделей мироздания, которая была ему ближе лишь по факту рождения, из-за того, что за эту веру поколения его предков, рыцарей Унгерн-Штернбергов, проливали кровь во всех крестовых походах. Штернберг не отрёкся от христианства, когда пришёл в СС, но с тех пор во всех документах о своём вероисповедании писал лишь «Gottglaubig» — «верующий в Бога» — так писали многие эсэсовцы. В сущности, ему было всё равно, как называться — хоть католиком, хоть солнцепоклонником. Религиозность ему с детства заменяло некое раннеязыческое мироощущение. Штернберг не просто верил — знал, чувствовал, слышал — что весь мир вокруг полон жизни, она тепло сияла сквозь веки, стоило закрыть глаза, даже в самую глухую полночь.
Мироощущение сенситива катастрофически не совместимо с эсэсовским долгом. Вот о чём следовало подумать с самого начала, прежде чем возводить весь этот грандиозно рухнувший храм самообмана.
Автомобиль должен был подъехать с минуты на минуту. Штернберг повёл плечами от озноба. Предстояла поездка к Зонненштайну. Подумать только: всё равно что ехать на опознание трупа.
1.4.-1
Тюрингенский лес, окрестности Рабенхорста
19 декабря 1944 года, после полудня
— Ох уж эта национальная страсть к драматизму, к пафосу, — Каммлер подтолкнул носком сапога подвернувшийся под ноги камень, и тот скатился в яму, упав со странно-далёким глухим стуком. — К чему ваш обличительный тон, доктор Штернберг? Будто я убил кого. Я понимаю ваше трепетное отношение к древней святыне, но давайте смотреть на вещи трезво. Сейчас нас не должно интересовать ничего, кроме оружия, которое обеспечит нам победу...
— Оставьте эти речи министру пропаганды. И вообще, фюрер знает о ваших работах на Зонненштайне? Вы, очевидно, горите желанием пройти мой путь? — в последние слова Штернберг вложил столько жгучего, как расплавленный металл, сарказма, сколько был способен.
— Путь мученика, вы хотите сказать? — Каммлер улыбнулся. — Вы сами его выбрали. И если бы не Гиммлер, который вам по-прежнему симпатизирует... А кстати... — Каммлер развернулся и посмотрел Штернбергу в глаза. — Почему вы так и не выполнили своего намерения? Не изменили ход времени, если это и впрямь было осуществимо? У вас был шанс. Я не Мюллер, мне вы можете спокойно сказать.
— Это невозможно было осуществить, в том-то и дело. Я очень сильно заблуждался. Мои расчёты оказались ошибочными, — сухо сказал Штернберг, встретив пристальный взгляд генерала.
— Лжёте, доктор Штернберг. Неизобретательно лжёте. И всё-таки, я ещё надеюсь сработаться с вами.
— Вы тоже лжёте. Насчёт «оружия для победы». Вам просто нужен ещё один впечатляющий проект в вашу копилку ценностей.
— При всём старании не докажете. — Каммлер продолжал улыбаться; когда он растягивал рот, его костистый нос приобретал ещё более резкие, хищные очертания. Блестела полная нижняя губа, блестел лаковый козырёк набекрень надетой фуражки. Снег набился в складки серой шинели.