— Это не дух.
— Тогда что? Ваша — как это у вас там в отделе называется — астральная проекция?
— Нет. Мне подобное не под силу... я даже не знаком с людьми, которые на такое способны... — Штернберг в очередной раз огляделся вокруг, но лишь сейчас заметил — рассмотрел сквозь метущий снег — что на мегалиты густо намотаны маскировочные сети. Будто чёрная повязка на глаза. Штернберг не стал говорить генералу, что подобные меры неэффективны и, как он сам выяснил когда-то, нисколько не препятствуют отражению тонких энергий. Не стал говорить и о том, что солдаты охраны видели не человека и не призрак, а в некотором роде отражение... Отражение прошлого. Подобие разума, гнездящееся в этом месте, запоминает людей, которые часто приходили на капище, и для чего-то принимает их обличье... Причём не только людей, но и животных — тех же волков. Именно эти личины, звериные и человеческие, в древних легендах называли «стражами Зонненштайна». Видел же Штернберг здесь жрицу какого-то древнего культа. Образ явно устарел. Нынешние германские жрецы носят не грубо выделанные шкуры, а униформу.
Штернберг наклонился, запустил пальцы в крупные комья земли, той, что выворотили вместе с расколотыми плитами мощения. Знает ли он, что такое Зонненштайн? Ничего он не знает. Ему лишь известно, что огромный каменный комплекс каким-то неведомым образом взаимодействует с человеком. И ещё — что нечто, стоящее за всем этим, в качестве платы требует с человека всё самое — важное, сокровенное? Пожалуй, нет; точнее, не только. Самое человеческое. Волю. Веру. Ненависть. Любовь... Тяжёлая земля в горсти, щебень с суглинком, — перемолотые в прах тысячелетия. И ничего за ними. Штернберг прикрыл глаза, сжав мёрзлые комья в левой руке. У всего есть память, её можно увидеть и услышать. Но здесь памяти не было. Белоглазая, слепая немота, без конца и начала, бессмысленно заглянула ему в лицо, с тупой мощью вломилась в разум и, едва не опустошив, отпрянула. Штернберг выронил землю и отшатнулся. С чем он имел здесь дело? Что его тут ждёт сейчас и ждёт ли вообще? Просило ли оно о помощи, послав ему кровавое видение в гостинице? Или то было очередное отражение — и он всего лишь увидел самого себя? Штернберг снова попытался вспомнить наружность человека из видения. Мужчина или всё-таки женщина?.. Никаких деталей не осталось в памяти, кроме раны и безумных глаз. Не косящих, правда. Светлых глаз... Штернберг прижал пальцы к вискам — тщетная попытка унять нарастающий звон в ушах.
Раньше, приходя на капище, Штернберг чувствовал чьё-то неуловимое, но явное присутствие. Кажется, ощущал его и сейчас — как далёкую мерную поступь вдалеке и одновременно как холодное ожидание поблизости, как чьё-то равнодушие и как чью-то боль — быть может, всего лишь отклик на свою собственную.
— Я не знаю, что такое Зонненштайн, доктор Каммлер. Я понятия не имею, кто и зачем его создал. Я в любом случае не смогу помочь вам, особенно теперь, потому... потому что...
— Не спешите с выводами, — прервал его Каммлер. — Я ещё не всё рассказал. За последний месяц в близлежащих деревнях родилось несколько детей. С виду дети как дети, но у всех есть любопытная особенность: сердце у них расположено справа. Вскрытие показало, что и все остальные внутренние органы расположены зеркально.
— Вскрытие, — Штернберга неприятно зацепило это слово. — Мне встречались упоминания о редкой патологии с очень похожей картиной. У таких детей должны быть поражены лёгкие... Значит, кто-то из младенцев уже умер?
— Нет-нет, они вполне жизнеспособны. Здоровее многих обычных детей, как определил наш врач.
— Даже так? Тогда почему «вскрытие»? — неприязненно спросил Штернберг, уже, впрочем, зная ответ.
— Неважно. Мы ведь должны исследовать все, так сказать, аспекты, — Каммлер обезоруживающе развёл руками. «Вы же сами всё прекрасно понимаете, доктор Штернберг...»
— О таком я никогда прежде не слышал. В местных легендах ни о чём подобном не упоминается. К тому же... Что-то должно было воздействовать на плод с самого начала, девять месяцев тому назад, а тогда я не проводил здесь никаких экспериментов... Не думаю, что это как-то связано с моими действиями на капище, а уж тем более с вашими. Разве что... Как вы относитесь к теории множественности миров, доктор Каммлер?