— Не «вашему», доктор Штернберг. Нашему. Не я его изобрёл. И не Мёльдерс. Вы. Подобную смелость мысли я встречал разве что у фон Брауна... Назначение Зонненштайна — усилить воздействие устройства и, надеюсь, обеспечить возможность целенаправленного удара. Но нам нужен тот, кто изучал свойства Зеркал Зонненштайна. Этим, насколько мне известно, занимался только один человек.
— Я.
— Да, доктор Штернберг. Я не нашёл никого лучше вас. Разве вам это не льстит?
Широкая усмешка Штернберга распахнулась сама по себе, словно одичавший чеширский оскал, никак не затронув пустынного взгляда равнодушных глаз, обведённых густой пепельной тенью.
— «Целенаправленный удар». Вас не утомили ещё подобные игры, доктор Каммлер? Разве не ясно вам, что война проиграна? Всё давно кончено, всё!
— Будем считать, что последних слов я не слышал. — Каммлер подступил ближе; его явно раздражало то, что ему приходилось смотреть на Штернберга снизу вверх, подобно мальчишке. — Не кончено ещё, но почти кончено, — произнёс генерал тихо, вполголоса, однако рот его при этом раскрывался ковшом, будто он надрывал горло на плацу (вернее, на испытательном полигоне, что Каммлеру подходило куда больше). — Благодаря вам, доктор Штернберг. — Генерал понизил голос почти до шёпота. — Это ведь вы, вы всё просрали. Повиновались этому, чёрт, приказу фюрера об отмене операции. К чему? Когда была такая возможность!.. Я просто доделываю работу за вас.
А ведь он совершенно не понимает, почему всё так вышло, подумал Штернберг, — что дело вовсе не в злополучном приказе фюрера, — хотя очень старается понять. У генерала есть страсть и помимо карьеризма: ненасытное любопытство. И не так уж он чтит Гитлера...
— Так вот каково ваше мнение о приказах фюрера, доктор Каммлер, — с тщательно отмеренной долей ядовитой иронии изрёк Штернберг.
— Ну что ж, счёт равен. Только мне поверят гораздо скорее, чем вам. Не забывайте.
Штернберг спиной чувствовал, что в нескольких шагах стоит вооружённая охрана генерала. Если бы они были на капище одни...
— Ваша задача, доктор Штернберг, — продолжил Каммлер, — создать устройство, которое включило бы излучатель в систему Зеркал. Зеркала усиливают и направляют психические эманации человека. Так вот, нужно, чтобы теперь Зеркала усиливали и направляли излучение машины.
— Это невозможно, — автоматически произнёс Штернберг, уже зная, каким будет возражение генерала. — Зеркала взаимодействуют только с человеком, только с живым, мыслящим существом, обладающим чувствами и силой воли, — глухо добавил он. — К тому же — волю отнюдь не каждого человека Зеркала примут в полной мере. Человек должен обладать совершенно определённым набором качеств...
— Доктор Штернберг, — тихо, даже вкрадчиво заговорил Каммлер, — каким образом вы будете решать эту проблему — исключительно ваше дело. Но устройство, благодаря которому излучатель будет взаимодействовать с Зеркалами, я должен получить. Если вы не справитесь с возложенной на вас задачей — всех ваших родственников расстреляют, а сами вы вернётесь на Принц-Альбрехтштрассе, и господин Мюллер закончит следствие по вашему делу. Я всё сказал. Вам вполне ясна ваша задача, не так ли?
Штернберг до боли сжал зубы.
«Моя задача, — подумал он, — заслужить твоё доверие, ты, сундук железный, хотя это и кажется невозможным. Ладно, поглядим ещё, кто кого. А пока — тянуть время».
— Моя первоочередная задача, доктор Каммлер, — произнёс он вслух, — понять, наконец, что скрыто за Зонненштайном. Тогда я смогу объяснить всё, что здесь происходит, найти способ избежать подобного в дальнейшем и решить, как сделать излучатель частью системы...
И тут Штернберг осознал, — осознание это было сродни пробуждению после долгого тяжёлого сна, — что всё сказанное насчёт Зонненштайна отнюдь не пустая уловка. Ему действительно надо понять, и как можно скорее.
Был ли какой-то особый смысл в том хрипе изувеченного человека из холодно-каменного, гранитно-кровавого видения? Как там это звучало... «А...их-х...»
Это же очевидно. Проще некуда. «Альрих».
1.4.-2
Шварцвальд, Триберг
20 декабря 1944 года
К встрече с шефом СС Штернберг подготовился как следует. Во-первых, утром он израсходовал две последние ампулы морфия. Во-вторых, пил ночью, над пачкой изрядно ополовиненных следователями документов по Зонненштайну — ничего значительного, всё важное он сжёг ещё до того, как очутился в тюрьме. Пытался собраться с мыслями — и совершенно не знал, что делать, как работать, как вообще теперь, с этой пустотой, с этой болью, с грозовым фронтом тяжёлого беспокойства, закрывающего непроглядной тенью все прочие мысли, можно работать. Очень кстати обнаружилась непочатая бутылка «Хеннесси», загадочным образом уцелевшая в его квартире после всех обысков, почему-то засунутая в книжный шкаф между пухлыми боками почтенных фолиантов. На лестничной площадке весь вечер и всю ночь слышны были шаги солдат. Штернберг листал документы, цедил коньяк и слушал отголоски их ленивых разговоров, он знал, что этим людям поручено караулить его. Пил он и в машине по дороге из Вайшенфельда в Триберг — теперь уже «Асбах», которым удалось разжиться в Мюнхене. Шофёр Купер, однажды уже похвалившийся перед Штернбергом своими убеждениями трезвенника, наблюдал за пьянством пассажира через зеркало заднего вида и в конце концов не выдержал: