Да, тот разговор с Керстеном, состоявшийся несколько месяцев назад, Штернберг помнил хорошо. Керстен, пользуясь своим влиянием личного врача, иногда после сеансов массажа подсовывал Гиммлеру списки заключённых, которых по тем или иным причинам следовало освободить, а порой незатейливо и вкрадчиво — «Я обращаюсь не к рейхсфюреру СС, а к человеку Генриху Гиммлеру» — просил подарить свободу сотне-другой узников просто так, в качестве личного подарка ему. Нередко Гиммлер соглашался — в периоды ухудшения здоровья его начинал беспокоить вопрос о «плохой карме». Керстен ребячески гордился своей ролью гуманиста, но хлопотал отнюдь не бескорыстно — на нём было завязано множество нитей, связей, в том числе и заграничных, всяческих интриг, и за свои хлопоты Керстен обыкновенно получал от разных людей и организаций весьма значительное вознаграждение. Ещё Гиммлер наладил торговлю евреями — со Швейцарией, хорошо платившей за человеческие жизни, — и эти сделки тоже порой организовывались не без участия охочего до денег массажиста. Штернберг же, каждую ночь возвращавшийся во снах под пепельное небо Равенсбрюка, просил Керстена — дело было весной — постараться выжать из Гиммлера согласие на то, чтобы наконец допустить в концлагеря представителей Международного Красного Креста. Вроде бы у Керстена что-то получилось. Но сейчас всё это казалось далёким и неважным.
— Господин рейхсфюрер уже совсем было отказался от ликвидации евреев. Даже приказал демонтировать крематории в Аушвице. А тут эта адская машина группенфюрера Каммлера. Прямо-таки создана, чтобы заметать следы. Я никак не могу убедить господина рейхсфюрера в том, что освобождение всех этих людей будет несравнимо лучше, чем их тайное уничтожение. Тем более, раз он хочет поправить мнение о себе за границей.
— Хорошо. — Штернберг облизнул запёкшиеся губы. — Ну а что вы от меня-то хотите? Если даже вы ничего не способны сделать...
— У вас свои методы. Внушение. Телепатия. Много всего такого, чего я не умею. Постарайтесь, ведь речь идёт о тысячах человеческих жизней. Уж не знаю, что там за оружие, но пусть господин рейхсфюрер хотя бы отпустит заключённых. — Керстен просительно улыбнулся, проворачивая в уме детали какой-то большой сделки, обещающей пачки швейцарских франков, но тем не менее, говорил совершенно искренне.
Штернберг почему-то обозлился.
— Простите, доктор Керстен, но у меня сейчас других забот хватает. Моя семья в заложниках, чёрт возьми.
Толстяк взял его сухую подрагивающую руку в свои мягкие, уютные лекарские ладони.
— Вы больны. Вам требуется лечение. Я могу помочь вам избавиться от зависимости — не отпирайтесь, я же вижу, что с вами творится. Ещё могу заняться вашими нервами. Но нужно ваше твёрдое намерение. И не пейте вы, ради бога. Подумайте о вашей семье. Вашим родителям нужен сын — пьяница и наркоман?
Сочувственно-ласковый тон Штернберга взбесил окончательно.
— Слушайте, доктор Керстен, предлагаю сделку. Вы мне — морфий, я вам — ментальную корректировку Гиммлера. Предупреждаю — дистанционную. По фотографии. То есть, отличного результата не обещаю. Идёт? И умеренную. Потому что если меня на этом поймают...
— Господин рейхсфюрер очень хорошо к вам относится. Он восхищается вашими уникальными способностями. Вы бы слышали, как он защищал вас в телефонном разговоре с Гитлером. Это первый случай на моей памяти, когда он осмелился возражать фюреру. Вы должны быть ему благодарны. Когда будете, как это... корректировать — не причиняйте ему вреда.
— Я благодарен, — с горькой злобой сказал Штернберг. — Вреда не будет, клянусь. Так вы согласны на уговор?
— Человеческие жизни за морфий? — укоризненно уточнил Керстен.
— Да, дьявол, да! Что ещё непонятно? — Штернберга трясло. Он выдернул руку из ладоней Керстена. — Санкта Мария, смените, наконец, ваш елейный лексикон! «Человеческие жизни». Да гори всё в аду, сейчас меня волнуют только жизни моих близких!
В тамбуре затопали, в вагон вошли несколько офицеров СС, и Керстен отступил назад.
— Заезжайте сегодня вечером в Харцвальде. Будет вам то, о чём вы просите, — суховато сказал врач вместо прощания.
Штернбергу стало совестно. Зря он так: Керстен ему доверяет. Штернберг повертел в руках фуражку, уронил, под взглядом проходившего мимо эсэсовца едва удержался от того, чтобы не наподдать её ногой. Чёрт побери. Надо будет перед Керстеном извиниться.
1.4.-3
Из чёрной тетради, от 1. I. 45
«Пока я не думаю о времени, я знаю, что есть время, но как только задумываюсь о нём, перестаю понимать, что такое время». Блаженный Августин.