Мне пока остаётся лишь повторять его слова, снова и снова. Я ничего не знаю. Я всё начал заново. Будто и не было двух лет, отданных изучению Зонненштайна. Однако теперь меня интересует вовсе не капище, и не Зеркала. Время. Оно — ключ ко всему. К моим мучительным снам, к моим сумрачным видениям, к Зонненштайну, ко мне самому, наконец.
Я вновь, как школяр, сутки напролёт сижу над книгами. Всё, что я легкомысленно пропустил, всё, чего недопонял, и всё, что понял подозрительно легко и быстро, — я иду по знакомой тропе и на сей раз все силы прикладываю к тому, чтобы не оступиться. Мне не до ночных кошмаров — мои сны наполнило Время. Я вижу его то как огненное колесо Калачакры, непостижимо огромное, своим рокочущим дыханием опаляющее мне волосы, то как реку древних мудрецов, серую, туманную, безбрежную, несущую меня в своих холодных бесплотных ладонях, медленно и неумолимо погружая в глубину. Оно предстаёт то как пустынный знойный ветер, метущий навстречу тучи острого песка, пыль десятилетий, иссушающих кожу до пергаментной старческой ветхости; то как стрелка циферблата чудовищных часов, указующая не то полдень, не то полночь, и внезапно срывающаяся вниз, чтобы пронзить меня насквозь.
Время...
«И в самом деле, как могли, например, пророки, которые предсказывали будущее, видеть это будущее, если бы оно не существовало? Ведь того, что не существует, и видеть нельзя. И опять, те, которые рассказывают нам о прошедшем, не могли бы рассказать о нём, как о действительно существовавшем, если бы оно в душе их не представлялось таковым; как же оно могло бы предназначаться им, если бы вовсе не существовало? Итак, надобно полагать, что и прошедшее, и будущее время также существуют, хотя непостижимым для нас образом». Снова Августин, строки из «Исповеди».
На Зонненштайне я видел прошлое. Я видел и будущее, там, в огне, сожравшем чертежи и Малые Зеркала.
«Мы вместе ощущаем и движение, и время; и если даже темно и мы не испытываем никакого воздействия на тело, а какое-то движение происходит в душе, нам сразу же кажется, что вместе с тем протекло и какое-то время. И наоборот, когда нам кажется, что прошло какое-то время, вместе с тем, предполагается, что произошло какое-то движение». Аристотель, «Физика». Грек, живший за две с лишним тысячи лет до меня, чувствовал то же, что и я сейчас.
Ход времени. Сейчас оно еле движется, и лунный свет скользит по змеиной чешуе вечности. В комнате тьма, лишь горит на столе лампа, прикрытая газетами, потому что даже тусклое красноватое сияние шёлкового абажура режет мне воспалённые глаза. За окном тоже тьма, глухая морозная ночь. Где-то далеко воет собака. В муаровых разводах облаков — подёрнутая радужной бензиновой плёнкой лужа лунного сияния. Мрачно и дико. Полночь истории. Такой, должно быть, была первая ночь мира, такой будет последняя.
Время — отнюдь не условность, не разновидность внутреннего чувства; если обратиться к понятиям интуитивистской философии — та самая «реальная длительность». Более того, Время обладает силой, это то, что я видел на Зонненштайне. Время разрушает... Время упорядочивает. Время созидает?
Для большинства мыслителей прошлого Время универсально. Но вспоминаю слова, приписываемые Джордано Бруно: «Не может быть такого во Вселенной времени, которое было бы мерой всех движений», и ещё: «При единой длительности целого различным телам свойственны различные длительности и времена». Я знаю, это так. Время Германии... Я мог изменить его.
Итак, существуют разные «времена». Как часть единого целого? Как подводные течения в океане Времени? У каждого тела, у каждой общности существует своя «ось времени», которую можно повернуть под определённым углом ко всему прочему миру?
Время Германии. И Зонненштайн — как его воплощение. Я до сих пор не знаю, кто создал Зонненштайн. Либо это было так давно, что даже мастер психометрии не способен дотянуться своей мыслью до тех доисторических глубин, поймать хоть какую-то тень, намёк на разгадку; либо Зонненштайн создан кем-то или чем-то, чьё сознание настолько далёко от человеческого сознания, да вообще сознания любого чувствующего существа на земле, что я не способен прочесть его ментальные отпечатки и принимаю их за шум веков, глухой и вечный, как шум прибоя...
За мной следят. Я не имею права отлучаться из Вайшенфельда без разрешения Каммлера. И всё же — я должен вновь приехать на Зонненштайн. Должен попытаться задать все эти вопросы тому, кто уже говорил там со мной однажды — кем или чем бы оно ни было.