Выбрать главу

— Ты странный, — с непонятным уважением сказал ему однажды Малютка Клаус. — Откуда-то не отсюда. — И вдруг добавил:

— А за что тебе впаяли?

Спрашивать о прошлом и в особенности о том, почему «впаяли», в штрафлагере было не принято, это неписаное правило Хайнц на тот момент уже уяснил крепко. Да и вообще, штрафникам было не до разговоров. По десять-двенадцать часов в сутки вгрызаться лопатой в мёрзлую почву, едва тянуть день за днём на скудном пайке, ночевать в убогих бараках, произведениях первобытной архитектуры, наполовину утопающих в земле — полусуществование на полпути к могиле — и всё это становище каменного века обнесено высоким ограждением из колючей проволоки. Разделительные линии, которые нельзя переступать под страхом расстрела, неотлучные конвоиры, по большей части в хроническом подпитии, и оттого злобные, как собаки, — и, наконец, пара пойманных беглецов, которых повесили перед общим построением арестантов в самый день прибытия Хайнца в лагерь. «Военные вредители», «неспособные к перевоспитанию», «угроза для морального духа и боеспособности воинских частей» — так именовались те, кто содержался здесь. Дезертиры, уголовники, идеологически непримиримые и те «слабаки», что оказались фатально несовместимы с «солдатским долгом» — кто-то попадал в штрафной лагерь из тюрьмы, кто-то — по приговору военно-полевого суда.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Рядовому войск СС Хайнцу Рихтеру трибунал вынес приговор как «пособнику предателя».

— Что значит — «не отсюда»? — вместо ответа спросил Хайнц. Малютка Клаус был одним из немногих, с кем ему хотя бы иногда хотелось перекинуться парой слов.

— Ну — то есть вообще не отсюда, — попытался растолковать Клаус. — С Марса там, не знаю. Или с Сириуса.

— Вот мой командир — тот точно был откуда-то... может, и с Сириуса.

Малютка Клаус покачал головой: хватало в лагере и таких солдат, у которых, что называется, крыша протекала, — особенно у тех, кого сюда перевели из других прифронтовых лагерей.

— А кто был твой командир?

— Да знаешь... Я и сам до сих пор толком понять не могу. Но вот про него точно можно сказать: не отсюда.

— Так тебе заодно с ним влепили?

Хайнц, нахохлившись, уставился на огонь печурки, едва обогревавшей барак — ровно настолько, чтобы его обитатели не замёрзли до смерти. Малютка Клаус не дождался ответа, разочарованный, полез на верхний ярус нар и принялся чем-то тихо шелестеть — так тараканы шебуршат за обоями. В сущности, Клаусу вполне неплохо жилось в любой зловонной дыре, в любой щели — приспособляемость у него была где-то между крысиной и тараканьей. При такой его живучести казалось чрезвычайно удивительным то, что он, тяготясь армейской муштрой, решился на побег перед самой отправкой на фронт — об этом Клаус поведал сам, среди всех соседей Хайнца он вообще был наиболее словоохотлив. Ещё он рассказывал, как арестанты его «предыдущего» штрафлагеря — где-то на Западе — выкорчёвывали деревья: топоров им не давали, и Клаус, самый резвый и лёгкий, забирался на вершину дерева, чтобы привязать там длинный канат, который затем тянула сотня с лишним человек. Так арестанты якобы выкорчевали весь сосняк в округе. Хайнц не слишком верил в правдивость этой истории.

— Значит, заодно, — изрёк в конце концов Клаус, когда Хайнц про него уже и думать забыл.

«Заодно, не заодно — какая теперь разница», — сказал себе Хайнц. А что касается командира... Этого молодого подполковника боялись генералы. Казалось, вслед за ним тяжёлой поступью приближалась долгожданная победа. Герой несуществующих легенд, кумир горстки желторотых новобранцев. Не стоит и пытаться говорить. Ни один идиот не поверит.

«Я служил в особом подразделении, а мой командир... мой командир был магом. Он управлял временем и людьми. Для него не существовало невозможного. Он собирался подарить Германии великое будущее — а вместо того отправил её на жертвенный костёр».

Про себя Хайнц называл его просто «командир». Человек, с лёгкостью читавший помыслы окружающих. Способный одним своим появлением расставить все вещи в мире по новым местам, так, что сквозь туман повседневности проявлялись сияющие под нездешним солнцем очертания горной цепи некоего высшего смысла. Способный ответить на все вопросы. Почти всеведущий, почти всесильный.

«Но почему он по собственной воле обрёк себя на бессилие?»