Одним из, но не единственным. Когда Лане казалось, что у нее земля уходит из-под ног и придется пойти на сделку с дьяволом, ей позвонил тот самый человек, который мог ей помочь. Не лично позвонил, конечно, через свою секретаршу связался, но какая разница? У Ланы все равно появилась возможность послать Охримовского подальше. Да он и не стал настаивать, он прекрасно понимал, что над «Русской легендой» его боссы точно не властны, главному конкуренту плевать на их интересы.
Так что домой Лана летела, как на крыльях, а уже дома призадумалась. Ликование сменилось тревогой, воспоминаниями о том, что она не так давно позволила себе поверить в светлое будущее — и обманулась. Ей звонила какая-то женщина с незнакомого номера, вот и все, что сейчас было реально. Что, если это была вовсе не секретарь Лаврентьева? Что, если это Ирина опять гадость устроила? Узнала, что Охримовский хочет ее вернуть, и подстроила все так, чтобы Лана поссорилась с ним.
С чего бы вдруг Лаврентьеву менять свое решение? В первые дни Лана еще ждала его звонка, надеясь, что его впечатлят оставленные эскизы. А может, он узнает, что она проходит собеседование в разных фирмах, поймет, что это никакой не промышленный шпионаж, и позвонит? Но время шло, звонка не было, и она смирилась.
И вот — пожалуйста! Две недели спустя. Лана не находила ни одной причины, которая заставила бы его передумать, и это лишь усиливало ее беспокойство. Так что следующие часы она провела как на иголках и с утра готовилась к возможному позору. Впрочем, даже со всей подготовкой, она не была уверена, что на сей раз у нее хватит сил удержаться на краю. Она ведь уже знала, сколько стоит вино в ближайшем магазине…
Но с этим можно было повременить. В здание, принадлежащее «Русской легенде», ее пустили без лишних вопросов, ее там ждали. В отделе кадров ее приходу тоже не удивились, документы были подготовлены заранее. Лана, все еще настороженная, все еще напряженная, внимательно прочитала каждую строчку, но подвох так и не нашла. Она подписала самый обычный договор, совсем такой, какой был не так давно с «Вирелли».
Облегчение накрыло ее волной, унося с собой тревогу — и уступая место удивлению и любопытству. Лана попыталась выяснить, почему Лаврентьев вдруг изменил свое решение спустя столько дней, но кадровики ответ предсказуемо не знали. Их это вообще не интересовало: кого шеф выбрал, того и оформили.
Лана почти смирилась с тем, что так и останется без ответов, когда в отдел кадров заглянул Лаврентьев собственной персоной. Он выглядел таким же мрачным и всем недовольным, как в прошлый раз. Лана начинала догадываться, что это его состояние по умолчанию.
— Закончили? — угрюмо осведомился он. — Вы — со мной!
И это тоже интриговало: Лана сильно сомневалась, что директор лично устраивал ознакомительный тур каждому новому сотруднику. Так что она не стала изображать холодное равнодушие, она задала вопрос сразу же, как только они с Лаврентьевым остались наедине.
— Почему вы передумали? Убедились, что я не собираюсь шпионить?
— Как я мог в таком убедиться? Глупости! — отмахнулся Лаврентьев. — Вероятность того, что вы будете шпионить, остается все той же.
— Что?.. Но почему тогда?..
— Идемте, покажу ответ.
— Покажете?..
— У вас проблемы со слухом, что ли?
Хотелось огрызнуться, но Лана сдержалась. Не следовало начинать первый же рабочий день со скандала — иначе день этот рисковал сразу стать последним. Она без лишних слов последовала за Лаврентьевым по длинным и запутанным коридорам ювелирного дома.
Лана ожидала, что они снова побеседуют в кабинете директора, однако Лаврентьев повел ее в другом направлении. Очень скоро они оказались на этаже демонстрационных залов — больших, где хранились целые коллекции, и маленьких, предназначенных для индивидуальных презентаций. Лана все никак не могла понять, зачем ей такая экскурсия, пока Лаврентьев не открыл перед ней одну из дверей.
За дверью скрывался как раз маленький зал. Там на высокой подставке дожидалось их одно-единственное украшение. Но когда Лана его увидела, она позабыла обо всем на свете. О том, где она находится, какие у нее проблемы, о своем отчаянии, злости, неожиданной радости. Значение имело лишь то, что она видела перед собой — и что никак не ожидала увидеть. Потому что ей десятки раз говорили, что создать это невозможно. Да она и сама понимала…