Ей нечего было делать, некуда спешить, и ничто уже не могло отвлечь ее от тупой боли в груди. Нужно было взять себя в руки, двигаться дальше, а сил просто не осталось. Зачем дергаться, если все равно обманут? Она столько лет отдала «Вирелли», столько сил… и что? Кто-то оценил? Кто-то хоть на секунду задумался, прежде чем отнять у нее проект, который мог изменить ее жизнь?
Лане теперь казалось, что все не по-настоящему. Она как будто застряла в кукольном доме, в котором другие решали за нее, где она будет жить, что делать, как одеваться. Боль в груди нарастала, из памяти выбирались черные мысли. Ради чего ей вообще держаться? Одинокая тетка, уже не самая молодая, если совсем честно, в захламленной квартире, где в пыли можно рисовать новые эскизы…
У нее ничего не получилось — ничего по-настоящему важного. А если не получилось до сих пор, уже и не получится, боль нужно глушить сейчас, есть только один способ сделать это быстро и наверняка… Плохой способ. Но действенный. Принять его, как лекарство, и очень скоро можно будет не думать ни о напрасных годах работы, ни о развалившейся жизни, все скроется в сладком мутном тумане.
Она уже решилась на это. Оделась, отыскала кошелек, подошла в двери. Даже коснулась ключа, чтобы отпереть замок, когда взгляд сам собой упал на черный крест, особенно яркий на бледной коже запястья.
Что бы он подумал?..
Лана отвела руку от ключа, сделала шаг назад. Нет, еще не время. Силы все-таки есть, совсем чуть-чуть, но пока достаточно, чтобы продолжать бороться даже через боль. Ну а сдаться… Сдаться — дело нехитрое, можно будет хоть завтра, если ничего не получится.
Лекарство ее в любом случае дождется.
Лана много раз слышала его имя, а вот видела этого человека впервые. Теперь она старалась рассмотреть его украдкой, так, чтобы не пялиться совсем уж открыто.
Интернет подсказывал, что Эдуарду Лаврентьеву шестьдесят семь лет, на этот возраст он и выглядел. Сухой, подвижный, седоволосый и уже заметно полысевший. Он носил дорогой костюм — ткань выдавала это. Однако на Лаврентьеве и пиджак, и рубашка сидели так неудачно, словно только что были сброшены с чужого плеча. Линзы крупных очков искажали его глаза, выдавая сильную близорукость. Из-за этого Лаврентьев становился неуловимо похожим на креветку.
Причем мрачную и откровенно враждебную креветку. Это было и смешно, и неприятно, потому что ворчливый, вечно хмурящийся дед был главной надеждой Ланы. Именно он сейчас управлял модным домом «Русская легенда» — главным конкурентом «Вирелли».
Он почти не говорил с Ланой. Она не такого ожидала. Когда-то, когда она устраивалась в «Вирелли», отдел кадров допрашивал ее несколько часов, а потом только допустил к директору. Здесь же в отделе кадров просто забрали ее документы и сразу отвели к руководителю. Лана решила, что это местная традиция — такое вот собеседование на высоком уровне.
Но собеседования не было. Лаврентьев просто забрал у нее папку с эскизами и уже полчаса рассматривал их, хмурясь и хмыкая.
— Вы хоть понимаете, как это выглядит? — поинтересовался он.
— Как пантомима, — буркнула Лана. Она тут же прикусила язык, но было поздно. Все-таки в чем-то Ирина была права: сдержанности ей остро не хватало.
— Шутите? Ну-ну. Если надеетесь меня заболтать, то очень зря.
— Заболтать? — смутилась Лана. — При чем тут это? Я пришла на собеседование!
— Вы когда-нибудь слышали о промышленном шпионаже, Светлана?
Такого она точно не ожидала. Лана допускала, что помешать может тот «волчий билет», с которым ее отпустили из «Вирелли», или ее сомнительное прошлое. О своих провалах она не упоминала в анкетах, но разузнать было несложно. А промышленный шпионаж… Какое отношение это имеет к ней?
— Точно не моя тема, — признала Лана.
— Да? А мне кажется, что очень даже ваша.
— Почему?
— Вот это, — Лаврентьев постучал пальцем по ее эскизам, — неплохие работы. Свежие и неглупые.
— Эм… спасибо? Почему вы комплимент произносите как обвинение?
— Потому что я прекрасно знаю гарпию, которая заседает ныне в «Вирелли». Вы утверждаете, что она уволила вас из личных соображений. Но она не дура, она никогда бы не позволила себе уволить дизайнера, способного приносить деньги, из-за личного каприза.