– Хорошо, – говорит Нэссун. – Встретимся у папы.
Отодвинувшись от него, она видит Сталь, который тоже повернулся к Шаффе. За последние несколько секунд Сталь убрал кровь с губ. Она не знает, как. Но он протянул одну серую руку к ним – нет. К Шаффе. Шаффа склоняет голову набок в этот момент, раздумывает, а в следующее мгновение кладет окровавленную железку в руку Стали. Рука Стали мгновенно смыкается, затем раскрывается – медленно, словно показывая фокус. Но железки нет.
Шаффа вежливо склоняет голову в знак благодарности.
Два ее чудовищных защитника, которым приходится сотрудничать ради нее. Но разве Нэссун сама не чудовище? Поскольку как раз перед тем, как Джиджа пришел убить ее, она ощутила это – этот пик чудовищной мощи, концентрированной и усиленной десятками работающих вместе обелисков. Сталь назвал это Вратами Обелисков: это обширный и сложный механизм, созданный мертвой цивилизацией ради какой-то непостижимой цели. Сталь также упоминал нечто, именуемое Луной. Нэссун слышала эти сказки – когда-то давным-давно у Отца-Земли было дитя. И потеря его разгневала Землю и породила Пятое время года.
В сказках была невероятная надежда и бессмысленная экспрессия, которые лористы используют ради того, чтобы заинтриговать слушателей. Однажды, если дитя Земли вернется… То есть когда-нибудь Отца-Землю можно будет в конце концов умилостивить. Однажды Зимы закончатся, и в мире все будет правильно.
Только вот отцы все равно будут пытаться убивать своих детей-орогенов, не так ли? Даже если Луна вернется. Ничто не прекратит этого.
Верни Луну, сказал Сталь. Прекрати страдания мира.
На самом деле некоторый выбор вовсе и не выбор.
Нэссун желает, чтобы сапфир снова завис перед ней. Она не сэссит ничего из-за последствий подавления Ниды и Умбры, но есть и иные пути ощущать мир. И среди мерцания не-воды сапфира, когда он уничтожает и воссоздает себя из концентрированной неохватности серебряного света, запасенного в его кристаллической решетке, таится подспудное послание, написанное уравнениями силы и равновесия, которое Нэссун решает инстинктивно, не при помощи математики.
Далеко. За неведомым морем. Ее мать держит ключи от Врат Обелисков, но на засыпанных пеплом дорогах Нэссун научилась другим способом открывать любые врата – ломать петли, перебираться сверху или подкапываться. И далеко, на другой стороне мира, есть место, где контроль Иссун над Вратами может быть ниспровергнут.
– Я знаю, куда нам надо идти, Шаффа, – говорит Нэссун.
Он смотрит на нее пару мгновений, переводя взгляд с нее на Сталь.
– Знаешь?
– Да. Но это действительно долгий путь. – Она закусывает губу. – Ты пойдешь со мной?
Он склоняет голову с широкой искренней улыбкой.
– Куда угодно, моя малышка.
Нэссун испускает долгий вздох облегчения и неуверенно улыбается в ответ. Затем она решительно поворачивается спиной к Найденной Луне с ее трупами и спускается по холму, ни разу не обернувшись.
2729 по Имперскому исчислению: свидетели из общины Аманд (квартент Дибба, запад Северного Срединья) сообщают о неизвестной рогге, открывшей газовую каверну возле городка. Непонятно, что это был за газ – убивал ли в секунды, язык становился лиловым, он был удушающим или ядовитым? И то, и другое? По сообщениям, другая рогга каким-то образом остановила первую и загнала газ назад в жерло и запечатала. Граждане Аманда застрелили обеих как можно быстрее, чтобы предотвратить дальнейшие инциденты. Эпицентр оценил газовую каверну как существенную – достаточно, чтобы убить большую часть населения и скота в западной половине Северного Срединья с последующим заражением почвы. Первая рогга была семнадцати лет, отреагировала на преследователя младшей сестры. Та, что ее усмирила, была семи лет, сестрой первой.
Сил Анагист: Пять
– ХОУВА, – ГОВОРИТ ГОЛОС У МЕНЯ ЗА СПИНОЙ.
(У меня? У меня.)
Я отворачиваюсь от жгучего окна и сада подмигивающих цветов. Рядом с Гэвой и одним из проводников стоит какая-то женщина. Я ее не знаю. С виду она одна из них – мягкая кожа, вся коричневая, серые глаза, темно-коричневые, вьющиеся локонами волосы, высокая. В ширине ее лица есть намеки на инаковость – или, возможно, рассматривая эти воспоминания сквозь призму тысячелетий, я вижу то, что хочу видеть. Не имеет значения то, как она выглядит. Для моих сэссапин ее родство с нами столь же очевидно, как пушистые белые волосы Гэвы. Ее давление на окружающую среду проявляется как взвихренная, невероятно тяжелая, непреодолимая сила. Это делает ее настолько одной из нас, как если бы она была осажена из той же самой биомагестрической смеси.