– Ну да. Потому я хочу попасть в Сердечник.
Его губы изгибаются при виде ее удивления.
– Найти орогена, который мог бы активировать Врата, было нашей главной целью, Нэссун, когда мы создавали Найденную Луну.
– Что? Зачем?
Шаффа бросает взгляд в небо. Солнце начинает клониться к закату. Они, наверное, могли бы пройти еще час, прежде чем станет слишком темно. Но смотрит он на сапфир, который незначительно сместился со своего положения над Джекити. Рассеянно потирая затылок, Шаффа смотрит на его слабые очертания сквозь густеющие облака и кивает, словно бы сам себе.
– Я, Нида и Умбра, – говорит он. – Лет десять назад нам… дали поручение… отправиться на юг и найти друг друга. Нам было приказано искать и обучать всех орогенов, имеющих потенциал для связи с обелисками. Обычно Стражи таким не занимаются, понимаешь ли, поскольку может быть лишь одна причина подталкивать орогена на путь обелиска. Но этого хотел Земля. Я не знаю, почему. Тогда я… задавал меньше вопросов. – Его рот на миг кривится в печальной улыбке. – Теперь у меня есть догадки.
Нэссун хмурится.
– Какие догадки?
– Что у Земли свои планы на человечество… – Шаффа резко напрягается и пошатывается. Нэссун быстро подхватывает его, чтобы он не упал, и он инстинктивно обхватывает ее за плечи. Рука его держит ее очень крепко, но она не сопротивляется. Ему явно нужно утешение ее присутствия. Наверное, Земля злится на него сильнее, чем когда бы то ни было, потому что он выдает его секреты, и это ощущается как резкая, хлещущая пульсация серебра во всех нервах и между всеми клетками его тела.
– Не разговаривай, – говорит Нэссун. Ей перехватило горло. – Не говори больше ни слова. Если это будет так же больно…
– Он не управляет мной. – Шаффе приходится говорить это между короткими вздохами. – Это не затрагивает моей сути. Пусть я… м-м-м… в его конуре, но на поводок он меня не возьмет.
– Я знаю. – Нэссун закусывает губу. Он тяжело приваливается к ней, и от этого ее колено, упирающееся в землю, начинает дико ныть. Но ей все равно. – Но ты не обязан рассказывать все прямо сейчас. Я сама догадываюсь.
Она думает, что у нее есть все ключи. Нида однажды упомянула о способности Нэссун связываться с обелисками, за это мы в Эпицентре выбраковывали. Нэссун тогда не поняла, но ощутив в какой-то мере чудовищность Врат Обелисков, она теперь может догадываться, почему Отец-Земля хочет ее смерти, если она уже не под контролем Шаффы – а через него и Земли.
Нэссун жует губу. Поймет ли Шаффа? Она не уверена, что сможет перенести, если он решит уйти или, что еще хуже, набросится на нее. Она делает глубокий вздох.
– Сталь говорит, что Луна возвращается.
На мгновение со стороны Шаффы возникает полное молчание. Это тяжесть удивления.
– Луна.
– Она настоящая, – выпаливает она. Однако она и понятия не имеет, правда ли это, так ведь? Она полагается лишь на слова Стали. Она даже не уверена в том, что знает, что такое Луна, кроме того, что это потерянное дитя Отца-Земли, как говорят сказки. И все же каким-то образом она понимает, что здесь Сталь сказал правду. Она не то чтобы сэссит это, и нет красноречивых серебряных нитей, формирующихся в небесах, но она верит так, как умеет верить, что есть другая сторона света, хотя она и не видела ее никогда, верит так же, как знает, как формируются горы, и верит в это, как и в то, что Отец-Земля настоящий и живой и что он – враг. Некоторую правду просто невозможно отрицать.
К ее удивлению, Шаффа говорит:
– Да, я знаю, что Луна есть. – Возможно, его боль немного утихла. Теперь лицо его становится жестким, и он смотрит на туманный, периодически появляющийся диск солнца там, где оно не до конца пронзает тучи над горизонтом. – Это я помню.
– Ты… Правда? Так ты веришь Стали?
– Я верю тебе, малышка, поскольку орогены чувствуют притяжение Луны, когда она проходит близко. Осознание ее для вас так же естественно, как сэссить землетрясения. Но к тому же я ее видел. – Его глаза сужаются и взгляд резко фокусируется на Нэссун. – Зачем же тогда этот камнеед рассказал тебе о Луне?
Нэссун делает глубокий вдох и тяжело выдыхает.
– Я на самом деле просто хотела жить где-нибудь в хорошем месте, – говорит она. – Жить где-нибудь… с тобой. Я была бы не против работать и делать все, чтобы стать хорошим членом общины. Я могла бы быть лористом, наверное. – Она чувствует, как напрягаются мышцы челюсти. – Но я нигде не могу найти такой жизни. Только если буду скрывать, кто я есть. Мне нравится орогения, Шаффа, когда мне не приходится ее скрывать. Я не думаю, что владеть ею, быть… р-роггой… – Ей приходится замолчать, она вспыхивает, пытается стряхнуть стыд от того, что произнесла такое плохое слово, но плохие слова сейчас самые верные. – Я не думаю, что это делает меня странной или злой. – Она снова заставляет себя замолчать, сбить свои мысли с этого направления, поскольку это ведет прямо к «но ты же делала такие плохие вещи». Нэссун неосознанно скалится и стискивает кулаки. – Это неправильно, Шаффа. Неправильно, что люди хотят меня видеть странной, плохой или злой, они ведь так делают меня плохой… – Она мотает головой, подыскивая слова. – Я просто хочу быть такой, как все! Но я не такая – и все, многие, все ненавидят меня за это. Ты единственный, кто не ненавидит меня за… за то, что я есть. И это неправильно.