— Кстати, Акс, чегой-то ты уединяешься с молоденьким пацаненком? — лукаво поинтересовалась я.
Цыган побледнел. Нет ничего страшнее для мужика, чем обвинение или подозрение в гомосятине. Свои тылы сильный пол готов защищать до умопомрачения, именно поэтому , как поименовал бы их Декстер, не притрагиваются к домашней работе, ведут себя грубо, не моются, одеваются небрежно и считают пидорками всех, окромя себя. Аксель по многим признакам, вернее, их отсутствию, уже мог быть причислен к сообществу мужеложцев, и совместный досуг с малышом Томми забивал последний гвоздь для прикрепления таблички «петушок» над цыганом. А дурная слава по пустошам разлетается ой как быстро. Я самую малость полюбовалась вытянувшимся Акселевым лицом, на котором мелькнула мольба.
— Ладно, не смотри на меня так. Придется спасти твою репутацию — с нынешнего момента ты мой должник! — я вылезла из бочонка и несколько раз повернулась, позволяя стушевавшимся кумушкам оценить прочие прелести.
— Пожалуй, девочки, вам еще причитается за сохранность нашей маленькой тайны, — к Акселю снова воротилась прежняя веселость, он присовокупил к внушительным расписное блюдце и без церемоний вытурил мамзелей из номера.
Я невозмутимо споласкивала одежду в бочке. Позади раздался тихий всплеск, дополненный блаженным вздохом, — Аксель окунулся в ванну, беспардонно сбросив свои шмотки мне под ноги. Полагаю, с жирнейшим намеком.
— Не стану я за тебя отдуваться! Сам постираешь! — возмутилась я.
— Замочить, по крайней мере, ты способна? — насмешливо уточнил цыган, брызнув мне на спину воды.
— Мочить да жарить у нас все горазды, так что давай-ка сам. А то после начнется — замой пятно на рубахе, выжми джинсы! Утюга нет? Может, еще шнурки погладить? — да, развоевалась я не на шутку.
— Мэйби, если тебе нравится бултыхаться в этом болоте — пожалуйста. Занимайся хоть всем перечисленным сразу. Только вот у меня вода остывает. Созерцание женщины за работой тоже, конечно, доставляет определенное удовольствие, но вообще-то постирушки включены в счет. Можешь и свое барахло подкинуть, — Аксель произнес тираду таким тоном, будто уговаривал капризного ребенка съесть вкуснейшее лакомство, от которого мелкий упырь смел еще рыло воротить.
Мне стало стыдно. Я мялась, не смея выпустить из рук мокрое тряпье и поднять глаза. Цыганину пришлось кувырнуть непонятливую девку (то есть меня) в ванну.
**
Собственно, в той или иной мере отдохнули и развеялись все, кто обратился к мэру или присоединился к народным гуляниям. Теперь табор спал мертвым сном.
За стеной трейлера раздалось клацанье металла о металл и вскрик. Я приподнялась на локте с постели и навострила уши, потом вскочила как ужаленная и приникла к окошку — так и есть, Аксель привел в исполнение свою угрозу и поставил у двери капканы. В одном из них билась Туве. Цыган выказал некоторое человеколюбие (или ), применив ловушку без зубьев. Однако это, вероятно, тоже больно! Дикарка силилась разомкнуть железные «челюсти», охватившие ее голень, но ничего поделать не могла. И где Аксель выискал такого монстра, с ним на слонов только и охотиться! Аккуратно переступая через спящих, которых набилось, на мой вкус, многовато, я прокралась к двери и вышла. По-моему, дыхание цыганина сменило темп. Что ж, если проснулся, пускай послушает.
Первым делом я помогла Туве освободить ногу, ощупала место «укуса», но не обнаружила даже припухлости, а раны — и подавно. Повезло. Облегченно выдохнув, я закинула железяку под трейлер.
— Туве, какого хрена ты здесь забыла? — вопрос глупый, но удержать его у меня не получилось.
— Анима, — кратко ответила девушка.
— Стоп, моя не пострадала! — соврала я.
— Да, я знаю. Аксель воспринял тебя и ваши отношения неожиданно серьезно, хоть и не вил гнезда, не танцевал, не проявил удали… — грустно произнесла Туве. — Он каким-то образом понял. Впрочем, танцы и гнезда — лишь символы.
— Так в чем же дело? — я присела на трейлерное крылечко, угадывая впереди горестные излияния.
Дикарка присела рядом, потирая ногу. Синячище-то, наверное, о-го-го будет!
— Моя анима истощается. Джо берет слишком много, но ничем не заполняет пустоту.
— Какие проблемы? Дай ему от ворот поворот! — я искренне удивилась ее «хайдолюбию».
— Его желание очень сильно. Настолько, что может погубить. — Туве повесила голову. — А я обещала присмотреть за ним.
— Да ну! Ни один мужик еще не сдох из-за воздержания! — авторитетно заявила я, махнув рукой. — Вот если бы речь шла о любви — другое дело. Половина произведений искусства посвящена именно отвергнутым чувствам, другая половина — несчастным влюбленным и самая капелька — счастливым…
— Джо еще мал, у него в голове такая каша…
«Где-то я уже слышала это!» — хмыкнула я про себя.
— Он думает, его чувство ко мне настоящее, — словно прочитав мою мысль, пояснила Туве. — Называет это любовью. У людей вообще всяких ярлыков в избытке.
— Тебе действительно жаль его?
— Отсутствие сострадания, эгоизм, жестокость истощают анима столь же неотвратимо, сколь обмен анима, не подкрепленный…
— Гнездостроительством? — со смехом закончила я и тут же прикусила язык, столкнувшись с ее грустным взглядом.
— Помочь мне можешь лишь ты. — Туве не стала комментировать мою шуточку.
— Если бы дело было только в рисунках — запросто, но…
— Аксель заблуждается, находя в нашем взаимодействии физиологический подтекст. Приятные ощущения связаны с наполнением ауры, — пояснила дикарка. — Теперь только твоя анима способна восполнить мою, ведь ты тоже туве. Предвосхищая вопрос, сразу скажу: есть и второй шанс, и третий, и так далее, но чем чаще ты ошибаешься, тем меньше остается анима. Создавать пару лучше с первого раза и, ммм, надолго. Именно об этом мечтает любое существо, но отчего-то человек относится к выбору наиболее халатно.
— Положим, но вдруг ты мне лжешь? Откуда мне знать, что твоя анима на исходе?
— Но… — девушка недоуменно вскинулась, — видно же.
— Мне — нет! — воскликнула я с наигранным возмущением.
— Нужно захотеть, — растерянно развела руками Туве. — Вот и Джо не видит, но ему-то всего несколько недель от роду.
— Я очень хочу посмотреть! — изрекла я и пристально уставилась на дикарку. Естественно, ничего особенного, похожего на эту самую аниму, вокруг девицы не было, о чем я ее и уведомила.
— Ты не веришь, — вздохнула она.
Лицо — да вся фигура — Туве выражали такую неуемную, скорбь, что я подавила обиду и раздражение. Нет, она меня не разыгрывала.
— Ладно, но, скажи-ка, моя аура станет меньше, так?
— Да. Я возьму больше, нежели отдам, но ты, Мэйби-туве, пока способна восполнять свои анима-токи сама, даже не замечая недостатка. А мне уже не по силам.
Почему я принимаю ее бред за чистую монету? Вероятно, где-то в глубине души я и вправду туве. Или меня убедили узоры — нанесенные мной на дикарку только сегодня, они почти совсем исчезли. Впитались, что ли. Подбрасывая на ладони баночку с белой глиной, я последовала за Туве к заросшему пустырю позади стоянки.
**
Феора Катарина Слейер отхлебнула чая — настоящего эндийского чая, а не тех мерзких помоев, что подавали в офицерской столовой, — и аккуратно разложила перед собой фотографии. Она подняла одну из них, изображающую молодого симпатичного мужчину с эффектным профилем и копной нечесаных темных волос.
— Ох, Джонни, — выдохнула старуха, — как же так получилось?
В это было трудно, почти невозможно поверить — Джонатан Д. Хайд, ничуть не изменившийся за минувшие семьдесят два года, побывал в Шинкэт Ангаре пять дней назад. Хотя не так уж трудно, если вспомнить о женщине, сидящей в соседнем кабинете в обществе Ленса и Говарда. Небось эти два имбецила уже напялили смокинги с темными очками и светят бедняге в лицо лампой-прищепкой — ведь именно так ведут себя федеральные агенты в довоенных фильмах. Только вряд ли они чего-то добьются от худой застенчивой негритянки, убежденной, будто она — рядовой Лармериканской армии Захария Джонстон, родившаяся 5 июня 1987 года в штате Оллакхома.