Когда он, надев полотняные брюки и светлую рубашку, вышел на веранду, Маргит разговаривала с Дэниэлом. Простое зеленое платьице с белым кантом придавало ей совсем девический вид, схваченные белой ленточкой рыжие волосы падали на правое плечо, кожа розовела от загара.
— Кто людей тайком возит, из-за одного покойника возвращаться к берегу не станут, тем более, что он чужак, — с непонятным удовольствием объяснял Дэниэл. — Разденут, чтобы никто не опознал, и бросают в море.
— Надо заняться телом, кто это сделает? — повел рукой Иштван в сторону лучащегося переливчатым серебром лукоморья.
— Из гостиницы позвонят, придет полицейский и прикажет деревенским старейшинам, чтобы сожгли. Сам к покойнику не притронется, ведь неизвестно, отчего он умер, а вдруг от чумы, а полицейский поднахватался, понимает, что такое бактерии, — оскалил белые зубы Дэниэл в угодливой улыбке.
Жар от раскаленного песка обжигал сквозь сандалии, дочерна припекал лодыжки Маргит. На подходе к центральному павильону Иштван обернулся и увидел, что Дэниэл развешивает на перильцах веранды выполоснутые купальные принадлежности. Воздух дрожал, мелодия флейт сплеталась с верещанием песчаных кузнечиков, зудением вьющихся мух и шелестом листьев в пальмовой роще в сочную симфонию отпускного отдыха. Когда они вошли под вожделенную тень гостиничной веранды, ему почудилось, что это сладчайший, как медовые соты, разгар лета, а ветерок как раз играл листком настенного календаря с датой 23 декабря.
— Не сочтите за дерзость, но вы крайне легкомысленны, — пригнулся к ним затянутый в белейшее накрахмаленное полотно метрдотель. Я наблюдал за вами в бинокль. Вы слишком далеко заплываете.
— Вы про акул? — беззаботно отмахнулся Иштван. — Мы каждый день читаем ваш плакат «Берегитесь акул!». Ну, и что? Ведь мы сюда приехали побарахтаться в море.
Нет, я не про акул, еще не было случая, чтобы акула напала на белого человека, — не отступался хлопотун-метрдотель. — Трудно вернуться. Течение сносит.
— Увидим, что далеко до берега, доплывем до рыбацких лодок, рыбаки нас подберут.
— К сожалению, это не так, — покачал головой метрдотель, давая официантам знак, что пора подавать на стол. — Если у моря отобрать добычу, оно посягнет на кого-то из семьи спасителя. А когда тонет человек, улов сразу же делается богаче, море неизменно благодарит. И рыбаки не станут вас выручать, они хотят жить в согласии со стихией, которая приносит им доход. Они в это верят. И хотят, чтобы море было милостиво к ним.
— Все не так, как нам представляется, — вздохнула Маргит, но тут, же отвлеклась, глядя на подставленную тарелку и налитое из банок пиво, от которого туманились высокие стаканы. — Может быть, и тот садху, что играет на тыквенной свистульке, вовсе не нищий.
— Позволю себе заметить, что подать ему милостыню было бы с вашей стороны своего рода бестактностью, — взволновался метрдотель.
— Было желание, но я был в одних плавках.
— Благодарите судьбу. Это очень богатый бабу, ему принадлежит и наш отель, и множество рыбацких лодок, у него склады копры и много домов в порту.
— И он просиживает себе у моря и играет на свистульке, как последний нищий, собирающий медяки?
— Он молится, он почитает море. Он считает его божеством, — сгустился в объяснения метрдотель, словно перед ним дети, ничего не понимающие в делах взрослых людей.
Когда метрдотель отошел, Маргит обменялась поклонами с двумя пожилыми англичанками, сидевшими в другом углу веранды, и спросила, нравится ли им здесь. Окинув безразличным взглядом бескрайний голубой простор, те ответили, что, как все прочее в буклетах, здешний курорт явно перехвален. Да, конечно, погода не оставляет желать лучшего, но безлюдье тяготит, и сразу после праздников они улетают в Коломбо.
— Чего ради ты к ним пристала? — напустился Иштван на эти дружественные поползновения. — Потом от них не отвяжешься. Ешь.
— Несчастненькие они какие-то.
— Ничего себе несчастненькие, у них счет в банке, разъезжают, делают, что хотят.
— Слишком поздно, все пришло слишком поздно: богатство, возможность повидать мир, даже яства на столе. У них уже нелады с пищеварением, я слышала, как они просили рисовый отвар. Но все еще надеются сыскать щелочку, удрать из своего возраста, их мучит старость, они не хотят ей покоряться. Ужасное зрелище.
— Да они просто жалки в этих девчачьих платьицах, губы размалеваны, жемчуг на индюшачьих шеях. Так и бегают глазами за каждым индусом. Неужели не видят себя в зеркале?
Они направились к своему голубенькому домику.