— Ой, как красиво, — прошептала она, щекоча ему шею прической.
«До нее не доходит? Алтарь и молящаяся толпа видятся ей всего-навсего как многоцветное яркое зрелище. И я даже не возьмусь хоть что-то объяснить ей, потому что вынужден буду свидетельствовать против самого себя. Он существует, с этим мы готовы даже согласиться, однако Он должен служить нам, как трость, чтобы можно было опереться, а потом отставить в угол, освобождая себе руки, чтобы облапить мир. Его посещают в церкви, как в музее. Любуемся статуями и витражами, порожденными восторгом смиренного поклонения». Вспыхнули живым воспоминанием картины экскурсий, как их водят по храмам, головы задраны, чтобы обозреть фреску на своде, скользит мимо ушей гладкая декламация экскурсовода, он расхваливает балетные позы барочных святых или реализм жестокой судороги темной фигуры в миг кончины.
Он привлек Маргит, словно устрашился, что оттолкнет. Она глянула на него с доброй и нежной доверчивостью.
— Вы сюда надолго? — перешел миссионер на английский язык. Свет из открытых дверей часовни желтизной расплывался по истрепанному подолу его облачения и голым ногам в стоптанных сандалиях.
— Недели на две… С удовольствием зайдем навестить вас, святой отец, — протянула Маргит руку монаху. — Здесь такое умиротворение. Иштвану тоже приятно будет поговорить на родном языке.
— Вы придете? — впрямую обратился монах к Иштвану, чуя неладное за его молчанием.
— Нет, — негромко сказал Иштван и, не обращая внимания на Маргит, отвернулся и устремился в глубокий мрак рощи, где, перешептываясь и чуть позвякивая браслетами, исчезали удлиненные фигуры керальских рыбачек, медленно таяли теплые огоньки покачивающихся фонариков.
— Что с тобой? Что случилось? — в голосе Маргит звучала тревога.
— Зачем ты меня сюда завела? — вскипел он неправедным гневом. — Я ведь так и знал.
— Думала, доставлю тебе удовольствие. Что он такого сказал? Чего от тебя хотел?
— Да ничего… Сам себе жизнь затрудняю, — взял он ее за руку, поднес к губам. — Прости.
— Но из-за чего вы рассорились?
Он приостановился и обернулся так резко, что она чуть не наткнулась на него.
— Ты действительно хочешь дознаться? Тон голоса предостерегал.
— Если что-то неприятное, — заколебалась она, — то, может быть, не нынче… Но я с тобой, можешь и на меня взвалить груз, не надорвусь.
— Когда-нибудь этот разговор все равно состоится, — понизил он голос, следом в нескольких шагах шел слуга, Дэниэл знал эти тропинки и поэтому выключил фонарик, лишь временами забавы ради нажимал на кнопку, резкие снопы света выхватывали из тьмы, устремленные к небу шершавые стволы пальм, островки жухлой травы и покрытые пылью, почти черные ветки кустарника.
— Хлопнуть дверью — это всегда, пожалуйста, — в ее голосе прозвучала усталость и тягучая грусть, — но не требуй этого от меня, положимся на судьбу, как индусы.
— О чем ты говоришь?
— Если бы я умерла…
Он сжал ее плечо, отчаянно тряхнул.
— Не смей даже думать об этом!
Он покрыл поцелуями ее лоб и глаза, придавил губами веки, примял брови, щеки у нее были горячи и солоноваты, губы, несмотря на помаду, запекшиеся.
— Жизнь моя, — прошептал он, баюкая, прижал к себе.
— А Илона? — точно так же, шепотом, ответила она. — Иштван, хоть самому себе-то не лги. Мы столько раз говорили о будущем так, словно ее нет, словно она умерла. Так наберись духу, представь себе, что я уйду, освобожу тебя.
— Не хочу. Не могу.
Маргит дрожала, словно охваченная ознобом, с моря тянуло солоноватым ветерком, запахами гниющей тины и мокрого песка, доносился враждебный рокот разбивающихся волн.
Она прижала его ладонь к губам и щеке, на которой он почувствовал слезы.
— Тропинка здесь, сааб, — белый сноп света плеснул в промежуток между топорщащимися жухлыми травами.
— Дэниэл, ступай впереди нас, — приказал Иштван, отпуская Маргит.
— Вы не видели вертепа, трех волхвов, слонов, они хоботами качали, — потихоньку нахваливал Дэниэл праздничное зрелище. — Когда служба кончилась, мальчики завертели ручку и все фигуры стали кружиться вокруг яслей. Звезда светилась взаправду. А святой Иосиф курил кальян, как настоящий индиец.
— Госпожа плохо себя чувствует.
— Что-то меня лихорадит, — кивнула Маргит и облизнула сухие губы.
— Мемсааб перележала на солнце, — укоризненно забормотал Дэниэл. — И перекупалась. Что солнце, что вода силу пьют из человека. Сааб не должен потворствовать.
Слева и справа уже были дюны. Ноги вязли в глубоком песке, он похрупывал под подошвами. В темной дали белым глазом посверкивал маяк, и хребты длинных морских валов чуть светились, как гнилушки, омываемые ветром.