— Расскажи, какая она.
— Кто?
— Твоя жена.
Уголком глаза он глянул на ее суровый профиль, на упрямую линию подбородка, темные волосы клубились, словно она погружена была в воду, а не во мрак.
— Она другая, — осторожно начал он.
— Знаю, и прежде всего она мать твоих сыновей, — с завистью сказала Маргит. — Однако стоит тебе захотеть, я тоже… У тебя хватит смелости сказать ей, чтобы она вернулась в Будапешт одна?
— Не волнуйся, сумею.
— Все не решаешься? Неужто потребуешь, чтобы я с ней говорила?
— Положись на меня.
— Помни, я с тобой, — сказала она, как друг, подбадривающий друга перед встречей с более сильным соперником. — Вот и кончились наши каникулы. Когда едем?
— Утром. Как можно раньше.
Они свернули на белые дюны вокруг гостиницы, песок враждебно посверкивал, как нафталин, рассыпанный под крышкой сундука. В свете фар возник Дэниэл, указывающий, куда поставить машину, чтобы она как можно дольше стояла в тени. Он не знал, что это уже излишне.
— Погаси свет, москитов приманишь.
— Нынче я не засну, давай, послушаем, как море шумит, — попросила Маргит. — Ведь это наша последняя ночь.
— Ну, и мысли у тебя, — он вынес плед, расстелил на лестнице, укрыл ей ноги. — Папиросы с собой?
Она щелкнула замком сумочки, протянула ему пачку в шелестящем целлофане. На миг он увидел ее лицо, склоненное над желтым огоньком зажигалки.
Перед ними, катясь из дальней дали, белели волны, слышалось шарканье и шелест, словно море трудолюбиво перемешивало гравий и липкий песок, из которого струями течет вода. Море вздыхало и бормотало, как человек, отбывающий трудовую повинность.
Он охватил ее рукой за плечи, сквозь табачный дымок уловил аромат волос, отчетливый, волнующий кровь, неповторимый.
Взгляд его блуждал по звездным, роям, звезды клубками светящихся пушинок реяли, пригасали и разгорались снова, меняя свой блеск.
Между сваями, на которые опирался домик, пробегали водяные крысы, осыпаясь, шуршал песок, шелестели бумажки, предназначенные на подстилку в норах, пробитых в основании обрыва.
«Она моя, — застыл он, задерживая дыхание. — Она моя по-настоящему. Она моя, потому что хочет принадлежать мне. Гляну на нее и вижу: „Она моя“. Если приехала Илона… Надо честно сказать ей: „Я выбрал“. Это очень просто, надо только в открытую стать рядом с Маргит перед всеми, пусть видят».
И легче легкого представлялось это ему, сидящему, обняв Маргит, на деревянной лестничке в дружественном мраке, хоть знал он, что будет страдать и причинит страдания.
Маргит молча затянулась, потом резким щелчком отбросила папиросу, та рассыпала искорки в песке. И продолжала светиться там красной точкой, раздуваемая неощутимым движением воздуха, словно кто-то подхватил ее и жадно докуривает.
— О чем задумалась? — заставил он ее очнуться, тронув за шею.
— О том, что я все еще с тобой. Что эти дни пронеслись так быстро, у меня чувство, словно меня обманули. Завтра едем обратно, а я все еще… И что я надеялась тут найти? Что ускользнуло из рук?.. — прошептала Маргит, всей ее собранности как не бывало.
— Ты хотела пресечь нити, которыми я связан с родиной.
— И не сумела.
— Сумела. Ты их все преградила собой. Но они опять ожили, хватило одного-единственного разговора.
— С этим венгром-монахом, — в раздумье медленно сказала она. — И мне даже в голову не пришло…
Из-за черных султанов пальм появился краешек луны, полнеба осветилось. Луна поплыла прямо в сторону маяка, словно его мигание неотвратимо притягивало. Помолчали.
— Значит, по-твоему, у меня ничего не вышло?
— Вышло, — с жаром возразил он. — Я твой.
— Ах, если бы это была правда… Ты меня любишь, но я не на первом месте, даже себя ты ставишь впереди: ты человек чести, ты более чем порядочен, у тебя есть взятые обязательства, ты блюдешь закон… Вероятно, я тебя за это и люблю. И хотя мы оба отказываемся это признать, приговор уже состоялся.
— Ты имеешь в виду Дели?
— Да. Ведь ты тянул время. Не хотел решать сам. Ты предпочитал, чтобы решение было принято не нами. Ты молился… и вот добился своего.
— Хоть сто послов мне грози, окончательно решать буду я, — вознегодовал он, ловя воздух. — Это дело только ускорит наш общий отъезд.
— Стало быть, ты уже знаешь, как поступишь? — Маргит смотрела прямо перед собой на белую мельницу маяка.
— И с самого начала знал.
Он ожидал дальнейших вопросов, думал, она будет добиваться правды, но Маргит, опершись на его плечо, напомнила: