Илона не обещала, что скоро приедет в Индию, были какие-то трудности, она просила, чтобы он не расстраивался, все здоровы, ребята учатся неплохо, а она с делами справляется. Пасху они провели у деда с бабкой, отсюда фотография с Тиби.
«Как ты уехал, перестали приходить гости… Блаженное спокойствие в доме, даже странно. Один только добряк Бела помнит о нас. Только сейчас я поняла, что без тебя я никому не нужна, кроме мальчиков. Они просят, чтобы ты налеплял побольше марок и разных ребята меняются со своими одноклассниками. Скучаем, целуем — Твоя» и дальше неуклюжие приписки сыновей — и я тоже — Геза, а с хитрой закорючкой — это уже Шандор.
Письмо было написано две недели назад. Что за это время могло случиться? Ничего. Ясно, что ничего. Иначе я получил бы телеграмму. Впрочем, она могла бы даже позвонить. Ежедневно выделялся час на связь с Будапештом, кабель соединял их кружным путем через Лондон. За все время Иштван помнил только один разговор, он касался какого-то срочного вопроса по предложению торгового советника. Телефонная связь существовала скорее формально, практически переговоры пришлось бы вести в присутствии многих свидетелей, в связи, с чем все это очень напоминало бы беседу в тюремном помещении для свиданий.
Грусть чувствовалась в письме жены. Упрекая себя в том, что он мало думает о доме, Иштван еще раз пробежал строчки глазами. Нет, там не было ничего, что могло бы его встревожить. И все же какой-то осадок остался в сердце. Илона уже перестала верить, что мы будем вместе, она решила ждать, считает, что мне полезно побыть в Индии одному. Жизнь ее наполнена заботой о сыновьях. Похоже, она легко примирилась с этой долгой разлукой. Я ей не нужен? Ведь чувства остались, и дело тут не только в супружеских узах. А вдруг Байчи действительно выслал шифровку с просьбой ускорить их оформление…
Услышав шум мотора, он с невольной неприязнью выглянул в нагретое зноем окно. Хорошая погода, аж тошно от этой хорошей погоды. Кришан приехал, надо будет спросить, как там на самом деле было с этой коровой.
Сухой воздух пах спекшимися листьями и пылью. Плиты дорожки, ведущей вокруг здания, жгли через подошвы сандалий. Тереи заглянул в полумрак гаража. Было видно только бетонное покрытие с жирным пятном машинного масла. Нагнувшись, он дотронулся до него пальцем. Липкое, свежее. Должно быть, он сильно стукнулся, если масло вытекает, подумал Иштван, могло быть и хуже.
— Что ты здесь делаешь? — услышал он над ухом голос Ференца Тереи вздрогнул, он не слышал легких шагов секретаря.
— Мне показалось, что Кришан приехал. Ференц смотрел на него сердито.
— Я хотел его расспросить, — смущенно оправдывался Иштван.
— А я пришел по поручению посла сказать, чтобы он молчал. Советую тебе, занимайся своими делами. Никаких частных расследований. Занимайся культурой. Ты слишком фамильярничаешь с шофером, часто болтаешь с ним. Каждый индус должен докладывать о нас, даже глупый уборщик. Здешняя служба контроля действует четко, хочет иметь доступ к нашим делам. Если ты выезжаешь на прогулку, не говоря уже о конфиденциальных встречах, лучше всего вести машину самому, это безопаснее. А с Кришаном не говори об аварии, зачем ему знать, что это имеет какое-то значение…
— Хорошо, — Иштван кивнул головой.
Они вышли на солнце. Тереи было неприятно, что он позволил себя захватить врасплох.
Навстречу им семенил Михай, сынишка шифровальщика, в расстегнутой пижамке и с тростниковой шляпой на голове. На веревочке он тащил жестяную коробку.
Поскольку в посольстве других детей не было, Михаю приходилось придумывать самому себе всякие удивительные игры, он постоянно пропадал в гараже, наблюдая как работает шофер. С утра мальчик четыре часа проводил в школе, которую вели монахини. Там он быстро научился болтать по-английски, а от сверстников-индийцев и на хинди. Мать часто брала его с собой на базар в качестве переводчика, поскольку он знал языки лучше нее. «У него талант, — гордилась она сыном, — что при нем скажут, он тут же запоминает, так что нужно остерегаться…»
— Намасте-джи[11],— поприветствовал их мальчик.
— Что там у тебя в коробке, Михай? — прижал его к себе Иштван.
Малыш поднял головку, прильнул к Тереи, шурша полями большой шляпы.
— Автобус, везу птичек в тень.
— Ты их вырезал из бумаги?
— Нет, они живые.
Он поднял коробку и подал ее Тереи.
— Приложи, дядя Пишта, к уху, услышишь, как они скребутся. И ты тоже, — обратился он к Ференцу, — только не открывайте, а то птички улетят.