Машина ехала по улицам богатых районов. По асфальтированной мостовой хаотично, словно стайки белых, взъерошенных ночных бабочек, сновали велосипедисты. Они нажимали на педали нехотя, ездили, обнявшись по несколько человек на одном велосипеде. При этом громко разговаривали и смеялись. На газонах, заменявших тротуары, сидели целые семьи.
Начинало быстро темнеть, небо стало зеленым. В окно машины влетал вечерний ветерок, приносящий с собой зловоние открытых сточных канав, запах пота и чеснока и тошнотворный, сладковатый запах ароматического масла, втираемого в волосы.
Иштван только сейчас понял, что шевелюра водителя пахнет розами, а жасмином несет от художника. Индийцы чем-то напоминают распутных женщин — подумал он — и машинально коснулся ладони, лежащей на краю подрамника. Рука была холодной и влажной. Рам Канвал повернул к нему черные затуманенные зрачки и заговорщически улыбнулся, как сообщнику.
— Мы должны эту картину хорошо продать, — сказал художник с неожиданным воодушевлением.
Кришан вел машину довольно лихо, беседа время от времени прерывалась, потому что Тереи приходилось следить, как автомобиль протискивается через толпу или резко обгоняет другие лимузины. Он обязательно кого-нибудь заденет, — думал Тереи недовольно, — это не езда, а акробатика. Рам Канвал не отдавал себе отчета в том, что может случиться несчастье, довольный, он сидел на мягких подушках, подогнув ноги, и болтал о свадебных яствах. В конце концов, машина промчалась так близко от большого «Доджа», что свет его фар ослепил их.
— Спокойно, Кришан, — не выдержал Иштван, — ведь он мог тебя стукнуть!
Шофер повернул назад счастливое лицо, сверкнул кошачьими, мелкими зубами, его явно радовали осторожность Тереи, он считал, что тот боится.
— Ему пришлось замедлить скорость, сааб, он чувствовал, что я тормозить не буду. Он меня знает, понимает, что я не уступлю.
— Когда-нибудь попадешь на незнакомого, и он разобьет тебе машину.
— Я езжу восемь лет и ни одной аварии, — весело говорил Кришан. — Отец заказал мне гороскоп, как только я родился. Звезды мне благоприятствуют. Астролог сказал матери, а она помнит каждое слово, поэтому я знаю, что меня может погубить только одно — сладости. Так я их избегаю. Разве только тростниковый сироп с водой.
— Смотри вперед, осторожно! — крикнул Тереи, когда белые широкие штаны велосипедистов блеснули в свете фар и тут же пропали, индийцы резко свернули в темноту.
— Выскочил на обочину, — смеялся Кришан. — Велосипедисты в свете фар глупеют как кролики. О, смотрите, они повалились друг на друга.
Машина мчалась, оставляя позади бренчание велосипедных звонков и сердитые крики.
Пурпуром поблескивали огни идущего впереди автомобиля. С обеих сторон аллеи в полной темноте стояли лимузины, фары лизнув их, открывали яркие краски кузовов, и они потом снова пропадали, потухая, или подмаргивали своими стоп-сигналами.
Полицейский регулировал движение, были видны его загорелые колени, короткие штаны и белые нитяные перчатки. В дальнем свете фар его глаза блеснули как у вола, властным движением руки он заставил Кришана погасить фары, и разрешил в потоке машин свернуть к подъезду.
Фронтон дворца был ярко освещен, множество разноцветных лампочек были нацеплены на кусты, висели на ветвях деревьев, образовывая цветные букеты, расцветающие в темноте, они создавали таинственное настроение, немного сказочное, а немного напоминающее декорации второразрядного театра.
Слуги в опереточных красных мундирах, обшитых богатыми золотыми позументами, бросились открывать двери машины.
Художник вышел из машины первым, смущенный, ибо над ним, как вожди, осматривающие поле будущей битвы, стояли два встречающих. Старик Виджайяведа, отец Грейс, и раджа Кхатерпалья в парадном красном доломане, подпоясанном белым шарфом. Казалось, глаза устроителей свадебного торжества и окружающих их слуг были устремлены на жалкую бумагу, которая во всем своем убожестве предстала в низком свете прожектора, скрытого в лакированных листьях падуба. Канвал быстро сорвал обертку и попытался бросить смятый лист на сиденье, но автомобиль уже отъехал. Сконфуженный, он поспешно сложил бумагу вчетверо, сунул ее в карман брюк, нагнулся к бечевке и начал ее поспешно разматывать, наполовину закрытый поднимающимся по ступенькам Иштваном, который бережно нес в руке сверток, обвязанный ленточкой, словно запеленатого ребенка.
— Приятно, что вы о нас помните, — встретил его старый фабрикант. Его белые, молодые зубы производили неприятное впечатление на смуглом одутловатом лице как слишком хорошие протезы.