Зимой река Вачаква покрывалась твердым, как мрамор, льдом, и мы катались там на коньках — поворачивали на излучинах, спотыкались о замерзшие волны и объезжали опасные полыньи. Старик Доэрти владел не только извозчичьим двором, но и манавакским ледохранилищем, и его сыновья приезжали на Вачакву с лошадьми и телегами, чтобы вырезать ледяные блоки. Иной раз скользишь по реке и вдруг видишь за поворотом темное пятно, зияющее как глубокая рана на белой коже льда, — значит, здесь побывала телега Доэрти и поработала ледовая пила. Однажды в сумерках, когда все формы и цвета сливаются в одно серое пятно, мой брат Дэниел ехал задом, рисуясь перед девочками, и провалился.
Там, где вырезали блоки, слой льда был очень толстым, и края дыры не обламывались. Услыхав наши крики, Мэтт подъехал к самому краю и вытащил Дэна. Мороз был в тот день градусов тридцать, не меньше, а дом наш был на другом конце города. Странно, что нам с Мэттом не пришло в голову привести Дэна в первый попавшийся дом, — мы только и думали, как бы побыстрее доставить его домой, пока не пришел отец, чтобы никто, кроме тетушки Долли, об этом не узнал. Когда мы добрались, одежда на Дэне замерзла, хотя Мэтт снял свое пальто и завернул в него брата. Отец оказался дома — к несчастью для Дэна, которому здорово влетело за то, что он не смотрел, куда едет. Тетушка Долли напоила его виски с лимоном и уложила в кровать, и на следующий день все вроде было в порядке. Я не сомневаюсь, что все и правда бы обошлось, охрипни он хотя бы. Но никакой хрипоты и в помине не было. Когда же он слег с воспалением легких, я только и думала о том, сколько раз мне приходилось подозревать брата в притворстве.
В тот вечер, когда у Дэна началась лихорадка, тетушка Долли пошла к портнихе Флосс Дризер, тете нашей Лотти. Она заказала себе новый костюм и теперь часами пропадала на примерках, так как Флосс была в курсе всего, что происходит в Манаваке, и щедро делилась своими знаниями. Отец задерживался на работе, и дома оставались только мы с Мэттом.
Мэтт вышел из комнаты Дэна, чуть подавшись вперед, будто куда-то спешил.
— Что случилось? — Может быть, я и не хотела этого знать, но спросить было нужно.
— Он бредит, — сказал Мэтт. — Иди за доктором Тэппеном, Агарь.
Я пошла — вернее, полетела по белым улицам, не замечая ни сугробов, в которые наступала, ни мокрых ног. Когда я добежала до дома Тэппенов, доктора там не оказалось. Шарлота сказала, что он уехал в Южную Вачакву и при таких дорогах вернется только к утру, а то и позже. Да, снегоуборочных машин тогда еще не было.
Когда я вернулась домой, Дэну было хуже; Мэтт, спускавшийся по лестнице, чтобы узнать от меня новости, выглядел страшно напуганным, и в то же время глаза его бегали, будто он пытался придумать, как бы взвалить всю тяжесть положения на кого-то другого.
— Пойду в магазин за отцом, — сказала я.
Мэтт изменился в лице.
— Никуда ты не пойдешь, — неожиданно резко сказал он. — Не отец ему нужен.
— А кто же?
Мэтт отвел взгляд.
— Мама умерла, когда Дэну было четыре года. Он до сих пор не может ее забыть.
Мне тогда показалось, что Мэтт чуть ли не извинялся передо мной, словно не хотел, чтобы я подумала, будто он винит меня в смерти матери, хотя на самом деле так оно и было. А может, ничего подобного он и не чувствовал — как тут поймешь?
— Ты знаешь, что он хранит в шкафу? — продолжал Мэтт. — Старую клетчатую шаль, мамину. В детстве он с ней засыпал. Я думал, он ее давно выкинул. А она так и лежит в шкафу.
Потом он повернулся ко мне и взял меня за руки — насколько я помню, это был первый и последний раз, когда мой брат Мэтт позволил себе нечто подобное.
— Агарь, накинь шаль и обними его, хоть ненадолго.
Я напряглась и высвободила руки.
— Не могу. Прости, Мэтт, но я не могу, не могу и все. Я непохожа на нее ни капли.