После скетча шумовой оркестр, составленный из самых немыслимых инструментов, включая печную заслонку, кочергу и автомобильную сирену, сыграл «Музыкальный момент» Шуберта и несколько залихватских фокстротов и румб.
На авансцену вышел конферансье и объявил, что после небольшого перерыва начнутся танцы под баян.
В зале задвигали стульями. Конферансье наклонился и крикнул Катюше, оказавшейся поблизости от него:
— Как вам пондравилось, Екатерина Федоровна?
Катюша поднялась к нему по ступенькам.
— Понравилось? Вы спрашиваете: понравилось? — сбиваясь от волнения, громко заговорила она. И вдруг, словно кто толкнул ее изнутри: гневно выкрикнула: — Халтура! Невыносимая халтура!..
Художественный руководитель высунулся из-за занавеса, потянул ее за руку:
— Екатерина Федоровна, будьте добры. Очень прошу вас…
Она смешалась окончательно, покраснела.
В зале красивый мужской голос, хотя и с небольшой хрипотцой, запел:
И сразу так дружно, что в окнах задрожали стекла, все подхватили:
Людской поток, разделившись на два ручья, выливался через боковые двери в фойе. Несколько человек растаскивали стулья ближе к стенам, освобождая место для танцев, а песня разрасталась все шире и шире, мощнее:
Похоже было, что люди соскучились по хорошей, крепкой, коллективной песне. Она словно сближала всех, спаивала, скрепляла в единое целое. Оттого так свободно и гордо лились слова:
Песоцкий утащил Катюшу за кулисы, и здесь, в окружении еще не разгримированных участников вечера, между ними произошел такой разговор:
— Что это значит, Екатерина Федоровна? — трясясь от злости, спрашивал Катюшу Песоцкий. — Объясните мне, что это значит? Такую пощечину я получаю в жизни впервые…
— Нет, это вы объясните… откуда вы… такую музыку выкопали? — Катюша тоже не могла сдержать в голосе дрожь. — И пьеску свою…
— Мне объяснять нечего. Публика аплодировала! Не понимаю, чем вы недовольны? Вы не любите Шуберта?
— Не люблю… когда такое играют на кочерге.
— Да? А вы знаете Шуберта? И знаете, что такое джаз? — злорадно спросил Песоцкий.
— Нет, не знаю. А после таких концертов и вовсе ничего я знать не буду. Вы научили бы меня… Других научили бы понимать, любить красивую музыку.
— В первом отделении нашей программы все это было. Так сказать, по обязанности. Вы, вероятно, опоздали, Екатерина Федоровна. Чайковский, Балакирев, современные композиторы… Да! Строгая, классическая музыка. И достаточно скучная. А джаз веселит, он, как вино, греет кровь. Это замечательная концовка концерта! Шуберт на кочерге? Фокстрот «Его деревянная лошадь»? Превосходная находка!
— А вы не слыхали, чем ваш концерт люди сами закончили? — сдерживая себя, спросила Катюша. — Или вот пьеску какую-то заплесневелую разыграли. Слушать — уши горели. Похоже все это на жизнь? Ну, чему я в ней научилась? Посидела и встала с пустой головой. Ничего не прибавилось, хуже — вроде вы что-то у меня отняли…
Катюша повернулась, чтобы уйти. Она знала, что если сейчас не уйдет, то наговорит еще больше грубостей этому нервно дергающемуся, с красноватыми глазами человеку. Но Песоцкий предупредил ее движение и стал снова перед нею.
— Да? У вас отняли? — сказал он, весь как-то изогнувшись вбок. — Демагогия! Демагогия, Екатерина Федоровна! Вы сами не знаете, что говорите. Не понимаете назначения искусства, — он сыпал короткими рублеными фразами. — Людей надо развлечь. Дать им посмеяться бездумно. А вы требуете только показа обыденности. Что, я каменщику буду показывать на сцене, как кирпичи кладут? Пусть десятник покажет! Или прикажете вместо джаза только частушки петь? Целые дни их девчата и так голосят. Всем они надоели. От работы уставать, еще уставать и от зрелищ?
— А по-моему, так, — Катюша вытянулась, глаза у нее заблестели, — по-моему, только тот про жизнь хочет забыть, от жизни уйти, кому жизнь не нужна. И насчет того, что такое для человека работа, вы все врете. Это только вы один, наверное, работаете без радости. Никакой другой человек не скажет, что труд не в радость ему, что пьеска про то, как женам изменять, больше ему радости принесла, чем новый дом, какой этот человек своими руками построил!.. И врете еще…