Мы спустились на крыльцо проводить Ивана Андреевича с Ксенией. Небо заволокло тучами, побрызгивал мелкий дождь. Первый в эту весну.
— Куда же вы пойдете в такую темень и в дождь? — сказала Катюша.
— Дождь я люблю, — отозвался Иван Андреевич, — а к темноте глаза привыкнут. Ну, прощайте, хозяева.
— Прощайте, Иван Андреевич.
— Да! — он остановился. — Все вас поздравили, а я никакого тоста за столом не произнес. Сейчас только вспомнил. Чего же вам пожелать?
— Спасибо за внимание, Иван Андреевич, — сказал Алексей.
— Я тебе пожелаю… Вот чего… Счастливой жизни… Беспокойной жизни…
Он, видимо, не сразу нашел эти слова, хотя они были такие же обыкновенные, как «здравствуй» или «до свидания». В простые эти слова Иван Андреевич вложил все, что только можно было пожелать дорогому для него человеку.
— Как ни занят, а всегда найдет время встретиться с человеком. Сколько раз ко мне в мастерскую приходил! — сказал Алексей, когда мы вернулись в квартиру. — Книги мне подбирает. Это он мне и про труд человека рассказал. Через науку, по-партийному, всю жизнь мне показал. Да, широкого ума человек.
— Не бережет только себя, — задумчиво сказала Катюша. — Все занят, все занят… А теперь, — обратилась она ко мне, — про Зину рассказывайте.
Алексей ушел в другую комнату. «Как ни говори, а буду лишний», — сказал он. Но не вытерпел. К концу нашего разговора подошел и сказал:
— Тебе Катенька уже говорила — не отказывайся, возьми-ка у нас эту комнату. Чего мы с тобой врозь жить будем?..
Я обнял Алексея, обнял Катюшу.
Подошла Устинья Григорьевна с ворохом простынь и подушек.
— Постелю тебе на диване. Хочешь, сходи посмотри на ребят.
Деревянные полированные кровати, обе сделанные руками Алексея, стояли рядком. Мальчики спали. Один — на спинке, закинув за голову руки и почему-то строго наморщив брови, другой — младший Василек — на боку, подсунув кулачок под щеку и выбросив свободную руку поверх одеяла, точь-в-точь как любил спать сам Алексей.
— Вырастить бы их на большую пользу всем, — с надеждой сказала Устинья Григорьевна. — Ну, бог с ними, пусть спят. И тебе спокойной ночи.
Выходя из комнаты, я обратил внимание на большой сверток ватманской бумаги, стоявший за дверью в углу.
— Кто это чертежами у вас занимается? — спросил я Устинью Григорьевну и потянул сверток к себе.
— А это газеты Алексеевы, что ли, — ответила старушка. — Ему Петр Петрович прислал.
Я развернул сверток. В нем были заготовлены заголовки на добрый десяток газет. Вписать только номер и дату. Каждый заголовок оригинален и не похож на другой. Выполнены все они были с тем же мастерством, каким я любовался, рассматривая газету в красном уголке. Композиция рисунков на каждом листе была разная, и если что было общим — так это Катюша, лицо которой теперь я безошибочно узнавал, в какую бы одежду и головной убор ни рядил ее на рисунке художник.
— Чего ты смеешься? — спросила Устинья Григорьевна.
— Ничего, — сказал я.
На мягком диване я тотчас заснул. Последнее, что мне запомнилось перед сном, — это в смежной комнате праздничный стол, который был виден в распахнутую дверь, Катюша и Устинья Григорьевна, убирающие на столе посуду, и Алексей, стоящий посреди комнаты, твердо расставив ноги.
Не знаю, долго ли я спал и от чего проснулся. Я повернул голову и в просвете двери увидел тот же стол, но чистый, прибранный. За столом друг против друга сидели Алексей и Катя. Свет в комнате был выключен и падал на угол стола бледной полоской откуда-то со стороны, по-видимому из кухни. Алексей сидел спиной к свету, Катюша, серьезная, сосредоточенная, пристально смотрела на Алексея. Я никогда не видел у нее такого торжественного и в то же время глубоко озабоченного лица.
«Катя, о чем ты задумалась?» — хотелось крикнуть мне.
Но я расслышал их тихие голоса.
— Конечно, Леша, — говорила Катюша, — Иван Андреевич прав: не могу больше я так оставаться. Завтра обязательно напишу заявление.
— Правильно, Катенька, — подтвердил Алексей. — Давай теперь обсудим, кто тебе даст рекомендации. Иван Андреевич даст, Николай Павлович тоже даст, Кожевников, Лукин… Да любой из коммунистов на заводе даст; весь народ тебя знает…
Катюша чуть повернула голову, и я залюбовался ее милым лицом. Она куда-то смотрела далеко-далеко, не мигая, твердо. Это был взгляд человека, устремленного в будущее.