Бара принуждена была выслушать пересказ истории Эльзы об оставшемся инкогнито настоящем отце ребенка Сольвейг, но, судя по ее лицу, новость не произвела на нее ни малейшего впечатления.
— Неужели до вас эти слухи не доходили? — поинтересовалась Элинборг.
— Слухи, что моя сестра шлюха? Нет, такого, признаться, я раньше не слыхала, и я не понимаю, зачем вы ко мне с этим пожаловали. Да с какой, в самом деле, стати, ведь столько лет прошло! Вам не кажется, что полиции пора одуматься и наконец оставить мою сестру в покое? Она не заслужила, чтобы про нее столько лет спустя рассказывали всякие гадости и полоскали ее имя… И кстати, эта ваша, как ее, Эльза, какие у нее доказательства? Откуда она все это узнала?
— От своей матери.
— А та от Беньямина?
— Именно так. Он вызвал ее к себе, лежа на смертном одре, и рассказал все это.
— Вы нашли медальон с локоном?
— Нашли.
— И вы намерены произвести соответствующие анализы?
— Как только откопаем скелет, сразу же этим займемся.
— Значит, вы считаете, что он ее убил. Беньямин, этот сопляк, эта тряпка, убил собственную невесту. Какая чушь, какая собачья чушь! Как вам только наглости хватает предполагать подобное.
Тут Бара неожиданно замолчала, о чем-то серьезно задумавшись.
— И все это попадет в газеты?
— Ничего не могу сказать на этот счет, — сухо ответила Элинборг. — Но находка на Пригорке вызвала немалый интерес у газет и телевидения, так что…
— И там напишут, что мою сестру убили?
— Откуда мне знать, но если таково будет наше заключение — напишут всенепременно. Как думаете, кто еще мог быть отцом ребенка вашей сестры?
— Кроме Беньямина никого не могу подозревать.
— Что, неужели не было речи про другого? Неужели сестра ни разу ни о чем таком не обмолвилась?
Бара решительно тряхнула головой:
— Это же значило бы, что моя сестра — гулящая девка! Это бессовестная ложь.
Элинборг прокашлялась. Время переходить в атаку.
— Вы мне в прошлый раз сказали, будто бы ваш отец покончил с собой за несколько лет до исчезновения дочери.
На миг женщины посмотрели друг другу в глаза.
— Пожалуй, вам лучше уйти, — сказала Бара, вставая из-за стола.
— Э-э нет, дорогуша, так не пойдет. Ведь это не я завела речь о вашем отце и его самоубийстве. Зато я заглянула в Комитет по статистике, полистала свидетельства о смерти. И вы знаете не хуже меня, записи Комитета по статистике никогда не лгут, не то что некоторые граждане.
— Мне нечего больше вам сказать, — выдохнула Бара.
Ага, носик-то уже не приклеен к потолку, да и голосок взял тон пониже.
— Я полагаю, вы потому завели об отце речь, что уже давно хотели выговориться. Слишком тяжело хранить такое одной…
— Какая чушь! — взвизгнула хозяйка дома. — Тоже мне, психолог выискалась!
— Психолог не психолог, а свидетельство о смерти датировано шестью месяцами после исчезновения Сольвейг. В свидетельстве ничего не сказано насчет самоубийства. В графе «причина смерти» прочерк. Ну конечно, семейка-то у вас не из тех, чтобы публично признаться в самоубийстве, это же какой позор, фи, дяди в шляпах и сюртуках будут показывать пальцем. «Скоропостижно скончался у себя дома» — вот и все, что я прочла в свидетельстве.
Бара повернулась к ней спиной.
— Знаете, а я еще не потеряла надежду, что у вас хватит совести сказать мне правду, — кинула козырного туза Элинборг, тоже вставая из-за стола. — Ведь зачем-то же вы помянули отца, не так ли? Значит, он как-то в этой истории замешан. И напрашивается вывод — уж не он ли сам сделал Сольвейг ребенка?
Ноль реакции.
Женщины стояли посреди шикарной гостиной, и мертвую тишину, наполнившую комнату, можно было, казалось, пощупать руками. Элинборг еще раз оглядела обстановку — сколько всяких вещичек тут и там, портреты хозяев дома, золото да серебро, блестящий черный рояль в углу, фотография Бары под руку с лидером Прогрессивной партии, поставлена так, чтобы всякий входящий немедленно ее замечал. Не дом, а склеп, подумала Элинборг, отовсюду несет мертвечиной.
Наконец Бара тяжело вздохнула и, не переменив позы, произнесла:
— У каждой семьи есть своя ужасная тайна, разве не так?
— Ваша правда, — поддакнула Элинборг.
— Нет, это был не папа, — не сказала, а выдавила из себя Бара. — Я не знаю, почему солгала вам в тот раз, мол, он умер прежде сестры. Не совладала с собой. Вы угадали, конечно, я давно хотела с кем-нибудь этим поделиться, так меня жгло изнутри. Столько лет молчать, столько лет, а тут появляетесь вы с этой историей про Сольвейг, которая сто лет как спит на дне морском, над ней саженей пять. И тут во мне что-то сломалось. Не знаю, почему я не сказала правду сразу.