Алена рассмеялась, словно сдерживая слезы:
– Ну что ты, глупый… Ты дал мне весь мир. Ты лучшее, что у меня есть, даже если тебя у меня нет. Не надо ничего взамен.
«Я трахаюсь. А ты? Жми здесь!» Анжела. Ну вот хоть что-то.
Имя: Анжела. Город: Санкт-Петербург. Число фотографий: 16.
Фото 1. Сидит на гостиничной кровати, жилистые ладони расстегнули брюки, на пальце кольцо, впалый живот, видны ребра. Светлые волосы по плечам, рубашка спущена. Черный бюстгальтер с бантиком между чашек.
– Я так хочу, чтобы ты была счастлива.
Фото 2. Пересела боком, расстегнула бюстгальтер, за одну грудь держится рукой. Бледная нечистая морда, толстоносая. Хронический гайморит.
Фото 3. Обе груди повисли, куда-то спрятала бюстгальтер. Грудь небольшая, но, видно, плотная. Левый глаз либо распух, либо косит. Как-то пьяно смотрит. Рот не закрывается.
– Са-ша, – Алена выдохнула и помолчала, плачуще вздыхая, – милый! Я же вижу – ты просто ищешь любовь. Кто-то обидел, напугал тебя очень давно, и ты решил, что любви нет. Но она есть. Я живу ею, дышу. Пойми, даже если на всем свете только один человек, который тебя любит, как я, до конца, то это уже огромное счастье. А я тебя люблю так… Я запираюсь в ванной, включаю воду и плачу от счастья, что ты есть. От боли, что не могу быть все время рядом… – Что ты молчишь? Тебе тяжело, родной. Я знаю, тебе так тяжело… Столько ты несешь в себе…
Фото 7. Снова натянула штаны. Только пальцем вытащила показать из-за пояса кружевную резинку трусов.
– Ты боишься привязанностей потому, что боишься расставаний, этой маленькой смерти. Но, милый мой, мы живем здесь, сейчас, и все, что мы чувствуем, – это настоящее. Только от нас зависит, сколько проживет любовь. Я буду любить тебя всегда, пока дышу. Даже если больше не позвонишь и не позовешь. И забудешь, как звали. Я буду тебе сниться. Буду оберегать тебя. Стану травой под твоими ногами. Устал ты от меня?
Фото 9. Села, выпрямилась, расставила ноги, показывая трусы, черные кружева. Красивая грудь.
Фото 10. Опять легла на бок и схватилась за груди. Осталось шесть фото. Так трусов и не снимет!
– Что ты… Ты единственная женщина, которую я хочу видеть рядом с собой каждый день, всегда и слышать каждое мгновенье… Но, я боюсь, дома там тебя потеряли… Беги спать, малыш…
Фото 11. Наконец! Задрала скрещенные ноги и, прямо уставившись в объектив, потянула вверх за веревочки и шнурочки трусы.
– Спокойной ночи, любимый.
Фото 12. Свалилась на бок, ноги зажали лобок, незагоревший лоскут внизу живота.
– Спокойной ночи, любимая…
– …Почему ты не кладешь трубку?
– Ты первая.
– Нет, ты!
Фото 14. Завалилась назад, выставила пузо, хвалится криво выбритой дорожкой светлых волос. Ноги сомкнуты.
– Лучше ты.
– Хорошо. Давай я считаю до трех и кладем одновременно! Раз.
Фото 15. То же самое, только крупнее.
– Два. Три.
Фото 16. Упала, ну вот, навзничь, груди обмякли и расплылись в стороны, меж худых ляжек расклеились пирожком, слойкой натертые, мясистые, мягкие, припухшие… Я положил трубку, дождавшись гудков. Все…
Соня
Пока волки, по брюхо проваливаясь в снег, гнали к оврагу старого, изнемогающего Дашкевича, нашлось время посмотреть в окно, заметить, как сам собой собирается в щепотки тополиный пух на столе, и я заново почуял тревогу и даже страх: уже давно, с первых месяцев нашего пути, на ночевках, перед сном мне постоянно казалось: что-то еще. Обстоятельства гибели влюбленных подростков на Большом Каменном мосту 3 июня 1943 года скрывали что-то еще: темное, большое, каменное, что делало невозможным наше движение кратчайшим путем. Я успокаивал себя: там ничего нет, всего лишь «другое время» или «другие люди» – вещи, естественным образом не преодолимые…
Но подступали светлые июньские ночи, и невольно предчувствие ужаса возникло опять: что-то нас ждет там еще – я заставлял себя подняться с постели, пройти вперед по черному коридору, выставив подрагивающую руку в пустоту, и шарить: что? Это что-то не связано с личностью убийцы. Что-то рядом. Эту красивую историю неспроста никто не хотел вспоминать, ни один человек не согласился помочь, никто не говорил прямо. Что ж там еще?
В лучшем случае, бормотал я, промывая черешню в синей миске, это «что-то еще» – нить. Нам все равно пришлось бы потянуть за нитку, нанизавшую на себя все эти бусы, связавшую всех, и установить, чем причастен Филарет, строитель Большого Каменного моста, к взрыву самолета посла, направлявшегося из Мексики в Коста-Рику, – без нити Инстанция не согласует наше возвращение.
Но ночью, с омерзением вслушиваясь в спускающееся комариное нытье, я чуял: нет. Это – другое. Нас ждет что-то еще. Еще какие-то кости, придется нам долго идти, пока мы доделаем работу.
Я пытался не пропустить первый шорох, это «что-то еще» себя обязательно выдаст, попытавшись нас пожрать.
Соломон Сандлер, заместитель наркома авиапромышленности по тылу, разглядел в полувековой дали новогодний праздник и бледную девочку Таню – не танцевала, стояла в стороне. Помнится, Шахурин имел незаконнорожденную дочь, но по адресным базам Министерства внутренних дел Российской Федерации Татьяны Шахуриной не существовало.
Сандлер еще вспомнил: после тюрьмы Шахурин написал бумагу о своих ступеньках в ад. Все, кто читал, заливались слезами. Бумагу забрали братья. Пять братьев.
– Может быть, Соня, – шептал я. – Софья Мироновна Шахурина, урожденная Лурье. Про Софью Мироновну все как-то плохо вспоминают…
– Вот и я плохо. – Девяностопятилетний Сандлер едва ли видел меня, он сросся с креслом. – Пользовалась своим положением. Собрала вокруг далеких от авиации людей – артистов! Брата директором завода на Урал пристроила, другого брата – директором треста в Москве. И одевалась пышно. Поразила нарядом на банкете в честь Победы…
Я увидел на столе очередного железного человека магнитофон. Неужели диктует мемуары?
– Я уже не могу читать. Поэтому мне приносят из всероссийского общества слепых кассеты с записями классической литературы, я слушаю на аппарате.
Братьев Шахуриных нам досталось двое: Виктор и Сергей.
Сергей Иванович выглядел идеальной жертвой: младший в семье (не маразматик), преподает в Московском авиационном институте (не быдло), жил в семье наркома в момент трагедии (всему свидетель). Он снял трубку телефона в квартире на Патриарших прудах и услышал: его просят о встрече, есть основания предполагать, что Володя Шахурин не виноват в гибели Уманской, мы готовы содействовать утверждению исторической справедливости.
Я подождал, пока обрушатся пятьдесят прожитых лет, обнажив тот самый день, я дал ему обрадоваться, я изготовился наблюдать, как сила скрытой боли, гнет невысказанного душу сейчас разорвет, лопнет брюхо, но младший брат вдруг отдышливо прошелестел:
– А вы читали «Крылья победы»? Хорошо, что Алексея Ивановича помнят. Вы можете оставить свой телефон? Посоветуюсь с братом и перезвоню.
И не позвонил. Я не понял, что могло не срастись? – и через месяц заново набрал семь цифр. Он узнал, помнил, еще раз записал телефон.
– А вы читали книгу Алексея Ивановича? Там все написано. Вы сходите еще в Музей Великой Отечественной войны на Поклонной горе, там все есть, и встреча будет не нужна. Я плохо себя чувствую.
Софья Мироновна? Володя? Рукописи наркома? Любил ли он сына? Видели вы Нину у себя дома?
Младший брат больше не слышал, брезгливо заныли телефонные гудки, и я вдруг понял, что там от моего шороха почему-то шевельнулась, поползла и рухнула ледяная лавина, – братья, как гномы, затаились в своих норах, проглотив ключи от горы, надеясь сдохнуть скорее, чем мы их выковырнем. Молчать, молчание спасет, как спасало многих в имперские годы.
– Значит, убил все-таки Володя. И они это знают точно. Просто не хотят еще раз ворошить все это… – Секретарша в белой блузке оказалась рядом, проявляя способность к очевидным выводам.
Девочка просто не представляла, как наши предшественники умели пугать.
Через пятьдесят дней (в середине августа) младшему Шахурину позвонил девичий голос из «Московского комсомольца» – семнадцатилетний запинающийся ангел. Все льют грязь на наше прошлое, а ведь наша великая история… герои, как брат ваш… я собираюсь про Алексея Иваныча… на целую полосу… когда мне подъехать, выберем вместе фотографии, а правда, что…