Выйди в ночь — или настежь окно распахни:
Землю всю осветили Магнитки огни.
Приподняв небосвод широко на крыло,
Негасимое зарево ало всплыло,
И взойдя на века над Магнитной горой,
Пламенеет оно незакатной зарей.
А когда тут ширяли ветра да орлы
Меж Уралом-рекой и горой Ай-Дарлы,
В нелюдимую степь, далеко в ковыли,
Беляки на расстрел комиссаров вели.
— Стой! — конвою сказал офицер. — Развязать!
По саперной лопатке преступникам — взять!
Точно время засек по карманным часам
И делянку штыком ровно вычертил сам.
— Это ж смех — не лопаты!
— Не справимся, чать.
— И земли маловато на всех-то.
— Мол-чать!!!
— Мы ж на совесть молчали семь черных ночей,
Даже молча плевали в глаза палачей.
— Поработать охота в расстанный часок!
— Хоть землицы нам выдали скудный кусок,
Да ведь наша она, не чужая, поди, —
Тронь рукою — теплей материнской груди!
— Господин офицерик нас долго водил,
А последним жильем в аккурат угодил:
Нам бы тут, у Магнитной, закладывать дом
Не под вражьим штыком, а мирком да ладом.
Что тут будет — мы знаем, а вам не дано,
Потому что вам, гадам, каюк все одно.
— Ну, кончайте! — команда и тем и другим.
Комиссары запели торжественно гимн:
«Это есть наш последний…»
И кровь на губах.
Душно. С плеч посрывали ошметки рубах.
Спины по́том промыты, от боли чисты.
А на спинах — четыре каленых звезды.
И от этих пылающих мукою звезд
Встало алое зарево, будто на пост,
Кумачом полыхнуло в закатную дрожь —
Ни свинцом не собьешь, ни штыком не сдерешь.
— Пли!
Защелкали пули трусливо, вразброс.
«Это есть наш последний…»
В простор понеслось.
Офицерик ногами притаптывал ком,
И землица ворочалась под каблуком.
Молодая бригада в весенний буран
Дружно рыла для домны своей котлован.
— Эй, ребята, патрон от нагана пустой!
И останки побитых, и шлем со звездой.
— Что делать?
— Поглубже зарыть — и концы.
— Как зарыть?!
— Это ж красные, наши бойцы!
— Так ведь домну поставим — не бабушкин крест:
Разом — памятник, вечный огонь и оркестр.
Прогудела им домна могучим гудком,
Осенила их домна горячим венком.
В лихолетье сломила фашизму рога
И как символ труда стала всем дорога.
И стоит «Комсомолка» в бессменном строю,
Горновые на ней каждый день, как в бою,
И Магнитки металл, сотворенный в огне,
Чудотворным потоком течет по стране.
А священный огонь от рабочих высот
В дни торжеств молодежь до столицы несет,
Чтобы в праздничной чаше взошел его свет
В пламень ратных побед,
В пламень огненных лет.
И поныне горит над Магнитной горой
Негасимое зарево алой зарей,
И сердца комиссаров, как вечный заряд,
Бьются в доменной летке —
И в небе парят.
ГУДОК
Гудки заводские давно позабыты,
В легенду ушел металлический бас.
А помните? Вздрогнут бетонные плиты,
Шатнется от гула железный каркас,
Бараки гремят, как посуда на полке,
По жилам идет электрический ток,
А он заливается ровно и долго
Три раза, в три смены, наш верный гудок.
Широкий, густой, дружелюбный и властный,
Он всех одинаково за душу тряс:
И тех, кто намазывал булочки маслом,
И тех, кто обмакивал хлебушко в квас.
Мы все поднимались единым отрядом,
По мускулам сталь разливали басы,
И с нами большие начальники рядом
По этим басам проверяли часы.
Гудки замолчали.
А вы замечали?
В предутреннем мареве, издалека,
Порой не хватает,
как песни в печали,
Как «здравствуй» у дня трудового в начале,
Для всех одного — заводского гудка?
Как пушку, что в полдень палит над Невою,
Венчая времен величавый исток,
Хотелось услышать бы над головою
Наш голос единства —
рабочий гудок.
ВЯЧЕСЛАВ БОГДАНОВ
СТАЛЕВАР[1]