Герасим не отходил от окна. Теплый сквознячок гулял по вагону, принося с долины медовые запахи. Облокотясь на спущенную раму, он подставлял освежающему потоку пьянящего воздуха лицо. Вот так же стоял у окна вагона, когда ехал учительствовать в Рудничное, и жадно всматривался в синь уральских гор.
Однозвучно и монотонно постукивали колеса на стыках рельсов, словно отсчитывали версты пройденного пути. Герасим, охваченный воспоминаниями, видел уже не дорожный пейзаж, а себя, беззаботно взлетающего на качелях. Плавный взлет и снижение, чуть слышный голос Анюты, у которой замирало сердце. Герасим притормаживал качели, соскакивал на землю и ловил руками Анюту, доверчиво прижимавшуюся к его груди.
Кажется, что сейчас он слышит учащенное биение сердца, ощущает теплоту Анютиных рук. Их оглушает серебряный звон невидимого жаворонка, весенний день, полный солнечного сияния и цветов. Появляются слова признания. Значит, суждено им быть вместе, жить одним счастьем и одними горестями, идти одной дорогой.
А мимо плыли незнакомые пейзажи, мелькали нарядные дачи. Все дальше и дальше поезд уходил от Женевы, унося Герасима то к далеким родным местам — в Рудничное, Уфу, Мензелинск, то увлекая в неведомое завтра.
МАРК ГРОССМАН
МЫ КРОВЬЮ НАШЕЙ ОРОСИЛИ
Виктору Бокову,
Михаилу Бубеннову
На плоской площади Версаля
Втроем встречаем мы зарю.
Мы помним тех — что нас терзали,
Я о версальцах говорю.
Да, это нас рубили саблями —
Страшны им наши имена!
Да, это нас сгребала граблями
В могилы братские война.
О нет! Не из брошюр заладили!
Мы знали бой и лязг оков,
И ярый шепот обывателей,
И умиленье пошляков.
И крови пролили в избытке мы,
Нас в печь живьем тащил Колчак.
Мы помним, как молчат под пытками
И как убитые кричат,
Как брат родной идет на брата,
Как Пер-Лашез горит в огне.
Стена кровава и щербата,
И тени трупов на стене.
И боши в сгорбленном Париже
Жуют веселые слова,
И высится луна, как рыжая
Адольфа Тьера голова.
Бульвары полночи, как нары —
Лежи, дыши разбитым ртом.
И умирают коммунары,
Чтоб жить в бессмертии потом.
Мы кровью нашей оросили
В сто лет дорогу к Октябрю.
…Три коммунара из России
Дозором врезаны в зарю.
Версаль — Париж
СТАНИСЛАВ МЕЛЕШИН
БАЮШКИН ИДЕТ НА ВЫ
Маленькая повесть
1
Выехать за город на массовку отказался только сталевар Баюшкин. Нескладный длинноногий парень по прозвищу Верста, бросая голубые взоры на решетчатые закопченные стекла крыш мартеновского цеха, смущенно ссылался на неотложные дела, нездоровье, неожиданный приезд родственников и просто нежелание терять заслуженный день отдыха, мол, проведет этот день, как он хочет — в общем, приплетал бог знает что, лишь бы Жолудев, член месткома, отвязался.
Жолудев — его подручный — не отвязывался. Он наседал медведем, рубил воздух широкой ладонью, давил на сознательность, на святое чувство товарищества, торопясь и как бы захлебываясь, бросал своим басом в бледное лицо Баюшкина тяжелые, как булыжники, укоризны, мол, нельзя отрываться от коллектива, мол, необходимо всем работать и веселиться плечом к плечу, и, порядком устав, хотел добить неотразимым, по его мнению, аргументом: «Выпьем как следует».
Уломал-таки настырный Жолудь, хотя и знал, что Баюшкин непьющий. Они стояли на чугунных плитах рабочей площадки около бачка с газировкой, поочередно пили шипящую воду и кричали друг на друга под скрежет и грохот завалочной машины, размахивая руками, словно решали какую-то очень важную производственную проблему. Жолудев пил много и жадно, отдуваясь и фыркая, поднимал пустую кружку над головой, гремел длинной цепочкой. Баюшкин отметил впервые, что у члена месткома один глаз косит, смотрит как бы отдельно от второго, не в ту сторону. Ему стало как-то неловко и немного жаль Жолудева, вот тогда он и согласился поехать отдыхать на лоно природы «плечом к плечу со всем обществом».