— Бессовестные вы, бабы, вот что! — не выдержал Афанасий. — Разве в этом деле так положено?
— Да милый ты мой, — приникла к забору Мария, — да кто же мне теперь объяснит, что ныне положено, а что не положено? Эх, Афанасий, Афанасий, деревянная ты душа!
И оттолкнула забор.
— Да что уж, ей-богу… Затеяла вот… — вертелся и так и сяк Афанасий. — А еще говоришь — звери… Звери — они звери!
— Ну, чего извиваешься? — тихо сказала Мария. — Смотреть на тебя нехорошо… В глаза нужно глядеть, когда такой разговор идет!
— Ты опять здесь, паршивец?.. — крикнул Афанасий коту.
Кот от неожиданности изогнулся дугой.
Мария повернулась, чтобы уйти.
Вот в спину-то ей говорить куда просторнее, и Афанасий сказал:
— Я ведь и думал, раньше-то… Да вот как-то все… Ну, коль сорвется у меня дело одно — к тебе приду.
Мария остановилась.
— Какое дело-то, господи? — спросила она.
— Свататься иду, — сказал Афанасий и направился к дому.
В раскрытую калитку воровато пробралась Жучка. Жадно залакала молоко из куриной поилки. Заслышав шаги Афанасия, спряталась за бочкой.
Афанасий, по дороге надевая мятую кепчонку, вышел со двора.
Жучка и Мария проводили его взглядом.
Женщины, вялые с утра, сидели на краю канавы, лениво лузгали семечки.
Подошли Павла, Катерина и та, незнакомая, с неподвижным лицом.
— Ну, бабы, как спали, какие сны видали? — спросила Павла.
— Ой, подруги, а мне-то что наснилось! — тут же удивилась Клаша. — Будто бы вовсе голый баран!
— Без хвоста, что ли? — не поняла Таисья.
— Стою будто здесь на дороге, — все рассказывала Клаша, — передохнуть разогнулась, а из-за кустика вот так — баран! Весь голый, вот как ладошка, и даже цветом похож. Остановился он передо мной и говорит: ме-е…
— И что? — заинтересованно спросила Сима-Серафима.
— И все — пожала плечами Клаша, — больше ничего не наснилось.
— Без фантазии ты, Клашка, — сказала Верка Стриженая. — Не было — придумала бы!
— Зачем же это я стану врать без всякой к тому причины? — удивилась Клаша.
Таисья все постреливала глазами в сторону новенькой и наконец не выдержала:
— Это кто же с тобой, Павла? Тоже с нами работать будет?
— Вроде, — не очень определенно ответила Павла.
— Эко, глазищи-то! — изумилась Сима-Серафима. — Где же ты себе такие глазищи отхватила, подруга?
Новенькая опустила ресницы, как забором прикрылась.
— Тебя как зовут? — подкатилась к ней Таисья, и нетерпеливое ожидание было на ее лице. — Слышь? — Толкнула в бок. — Как зовут, спрашиваю?
Губы новенькой разжались неохотно:
— Матильда…
— Господи-Сусе! — испугалась Сима-Серафима.
Клаша определила недоброжелательно:
— Манька, стало быть!
Таисья все не могла отстать:
— Платье на тебе какое… Нерабочее. Сама шила? У портнихи? Да куда ты все смотришь?
Матильда молча отошла от Таисьи.
— Она что — не в себе? — обиженно спросила Таисья у Павлы.
— Кончай базар, бабы, — недовольно проговорила Павла. — Иной раз и помолчать не грех. Да и время! Приступим, благословясь…
Подошла к Матильде, взяла за руку:
— Идем, подруга, покажу, как камешки укладывать. Той стороной, что поглаже да попросторнее — кверху. Да сверху молоточком — тук, тук…
Женщины раскидывали лопатами песок, который самосвалы заранее ссыпали по обочине ровными желтыми холмами, заваливали выбоины, трамбовали. Сторонкой к ним подошел Афанасий. Женщины будто не заметили его, только руки засновали проворней.
Афанасий сел на бугорок. Похоже, что решил смотреть долго.
Тогда Таисья возвестила:
— Глянь, бабы, штаны пришли!
— Ох, да никак Клашкин баран! — сказала Верка Стриженая.
— А чего он сел-то? — спросила Клаша.
— Ноги не выдержали, на тебя засмотрелся, — ответила Верка.
— А может, жена выгнала… — тут же пожалела человека Сима-Серафима.
А Катерина Павле, доверительно:
— Павла, это тот, вчерашний… Что на тебя смотрел!
— За погляд ныне денег не берут, не разбогатею, чай, — отмахнулась Павла.
А сама, наклоняясь, проверила — на нее ли смотрит. Клаше стало неприятно, что заговорили о каком-то вовсе другом мужчине, и она сказала: