«Этот не мог проходить через Клеона, иначе он был бы переодет по-европейски, — прикинул Азиат. — Значит, встреча с ним тут случайная».
Другой — ниже росточком, франтовато одетый, в белой рубашке с галстуком, — неумело держал пиджак и соломенную шляпу в согнутой руке. Лицо его, открытое, и добродушное, располагало, внушало доверие. «Этот, пожалуй, проходил через Клеона». Мишеневу приятно было вспомнить и встречу и короткий разговор с Петром Ананьевичем.
Рябоватый неторопливо слез с телеги, не спеша подошел к воротам и с той же, знакомой Азиату, категоричностью коротко бросил:
— Пятьдесят с носа!
Незнакомцы согласились.
У Азиата отлегло от сердца. Значит, эти двое тоже перебираются через границу. Компаньоны! Кто они?
— Удачи тебе, Петрусь! — сказал провожатый.
— Бог не выдаст, свинья не съест, — кивнул Петрусь, направляясь в сараюшку.
Он вывел лошадь, охомутал ее и начал запрягать. А когда все было готово, обратился ко всем сразу:
— Полезайте в телегу…
И стал охапками таскать из сарайчика сено. Пояснил, что для верности спрячет господ. Сеном их укроет.
…Ехали долго. Нудно скрипел остов телеги, ныло тело.
А когда стало совсем невмоготу, вдруг воз перевернулся.
— Прячьтесь, — шепнул Петрусь.
Едва компаньоны скрылись в придорожных кустах, не понимая толком, что произошло, как к возу подъехал конный патруль.
— Что делаешь тут, Петрусь?
— Вздремнул малость, господин офицер, ну и попал в канаву…
Петрусь крепко выругался. Патруль загоготал и проследовал дальше. Рябоватый перекрестился, вытащил трубку, закурил.
— Пронесло… — сказал. — Выходи, господа.
Граница была позади. Лошадь бодро трусила по пыльной дороге, а вокруг стоял в знойной дреме ровный молодой березняк.
2
На Россию обрушилось бедствие. Газеты призывали «помогать голодающим». Лев Толстой открывал для народа столовые. Владимир Короленко создавал продовольственные отряды.
Ранней весной 1898 года в Мензелинский уезд прибыл первый такой отряд, и Анюта, которой мать всегда внушала сострадание к людскому горю, дежурила в столовой, где кормили истощенных детей и престарелых. Вскоре свела ее судьба с Герасимом. Они встретились на вечеринке. Анюта почувствовала, как застенчивый паренек, бедно одетый, неловко держался, и на следующий день пошутила над ним. Тогда он рассказал о себе. Отец его целыми днями трудился, чтобы прокормить шесть ртов. Ютились на полатях, спали под одним одеялом.
Посевы на арендованной у заводчика земле давали хлеба мало. Его не хватало до нового урожая. В зимнюю пору отец занимался извозом, за три гривны потом исходил, а все концы с концами не сводил.
Однажды он притянул к себе Герасима, поведал: барин Пашков выменял в Подмосковье три семьи на собаку и поселил хуторком в густолесье.
— Из крепостных мы, Гераська, заводские выселенцы. Оттого и жизнь наша собачья. Робишь — воскресного дня не знаешь, а все кукиш в кармане. Хоть бы ты у меня колосом поднялся, человеком стал…
Ничто так не запомнилось и не потрясло мальчишку, как этот разговор.
А в другой раз, отправив его в церковно-приходскую школу, отец сказал:
— Набирай ума, Гераська, выходи в люди. Может, тужурку с золочеными пуговками носить будешь…
Затаенной надеждой старшего Мишенева было увидеть сына мастеровым на заводе, делающим сковородки, чугунки, вьюшки.
И Герасим старался. Мечта о тужурке с золочеными пуговицами завладела и им. После окончания церковноприходской школы поступил в двухклассное училище большого села Зирган и закончил его с похвальным листом. Парнишка рос смышленым. Всем интересовался, отличался великолепным музыкальным слухом, организованностью.
— Учить дальше сына надо, учить, Михайло, — говорил старшему Мишеневу учитель. — Знаю, что трудно, но надо!
Он и помог Герасиму поступить в Благовещенскую учительскую семинарию. Здесь приобщился Герасим к книгам, ходившим тайно по рукам. Мечта о тужурке с золочеными пуговицами уже показалась смешной парню. В революционном кружке семинаристов он познакомился с политическими ссыльными Благовещенска, стал изучать нелегальную марксистскую литературу.