«Кто из нас, молодых советских писателей, рождением лучших своих произведений не обязан Алексею Максимовичу Горькому? Кто забудет, как Алексей Максимович повседневно учил нас жить и работать? Его жизнь, слова, книги светят нам несгорающим сердцем Данко», — писал он в эти дни. И перед гробом великого писателя молодой поэт поклялся стать Соколом.
И вот он, «сокол, скованный кольцом», в начале 40-х годов, вдали от Урала, вдали от дома и друзей, в условиях, казалось бы, совершенно непригодных для творческой работы, преодолевая физические и нравственные испытания, остается верен человеческому и писательскому долгу, создавая лучшие свои поэтические творения — «Невидимку», «Прощанье с юностью» и «Красное солнышко».
При этом в письмах к близким — ни ноты отчаяния, озлобления, жалобы на судьбу, а поразительное жизнелюбие и оптимизм.
Что же помогло ему выстоять, назвать суровый Север «своей по паспорту землей» и выпавшую ему долю нести «без жалоб, как в бою»?
«Первый мой творческий багаж, мало кому понадобившийся в жизни, меня-то самого действительно спас от возможных в моей судьбе смертельных душевных потерь и морального бездорожья, — пишет Борис Ручьев в письме к Алексею Суркову в конце декабря 1956 года. — В юности я не успел стать членом Коммунистической партии, но никогда… не мирился с сознанием своей анкетной беспартийности, считая поэзию неизменным до конца жизни делом своим, а Союз советских писателей, членом которого я был, — совестью своей жизни».
Получив теплый по-человечески ответ А. Суркова с просьбой, если есть, выслать в адрес ССП свои стихи, Ручьев направляет в Москву все, что сделано им за эти годы. «Из стихов, — пишет он Я. Вохменцеву 13 февраля 1957 года, — я отправил цикл «Красное солнышко» и поэму «Прощанье с юностью». Все это тебе знакомо в основном, но многое было мной додумано и отделано». При этом много читает, интересуется литературной жизнью страны; радуется успехам своих товарищей, хотя сведения о них необычайно скупы.
«На днях читал рецензию в «Новом мире» на твою новую книжку стихов, изданную Челябгизом. Ну, думаю, жив Яков, и жив в Челябе, а не где-нибудь… Как живешь ты, Яша? Как твои дела литературные, семейные? Пожалуйста, напиши обо всем. Что нового в Челябинске, Магнитогорске, вообще в нашей области? Как живут и работают Марк Гроссман, Л. Татьяничева и все наши знакомые?» — пишет Ручьев Я. Вохменцеву 24 мая 1956 года.
«…Я очень надеюсь на возвращение к своей любимой работе, — узнаем мы из этого же письма. — …И это окрыляет меня, дает мне силы жить и работать и вновь искать пути возвратиться к вам, дорогим товарищам по поэзии, по Уралу. И хочется мне остаток жизни моей прожить на Урале, более всего в Магнитке, написать много нового, завершить все, что не закончено. А ведь у меня несметное богатство собрано за 10 лет. Только все это надо воплотить в слово».
В конце января 1957 года Ручьев сообщает А. Суркову:
«Окончательно и бесповоротно я принял решение весною возвратиться в дорогой свой Магнитогорск».
«Через 20 тяжелых лет я чувствую себя богаче знанием жизни, людей и, мне кажется, умением выразить свои замыслы. Теперь мое единственное желание — создать произведения, достойные образцов советской литературы», — пишет Борис Ручьев в правление СП СССР 30 января 1957 года.
К этой цели Ручьев шел через всю свою жизнь и, в конечном счете, осуществил свое «единственное желание», создав произведения хрестоматийно-известные, заслуженно отмеченные высокими наградами, которыми мы, земляки поэта, вправе гордиться.
Эпистолярное наследие Б. А. Ручьева помогает нам с документальной точностью восстановить важнейшие жизненные и творческие вехи на его пути.
Из писем к жене — Л. Н. Ручьевой (Гунько) узнаем, как тепло встретили его товарищи после долгой разлуки на уральской земле.
«15 апреля был мой творческий вечер. Слушали меня с замиранием сердец и со слезами на глазах», — пишет он ей 20 апреля 1957 года.
А из письма к жене от 25 мая узнаем, что на заседании бюро Челябинского обкома КПСС Ручьева утвердили руководителем литературного объединения города Магнитогорска.
В конце мая он сообщает ей, что завершает работу над книгой стихов «Лирика» (Челябинск, 1958).
В июле Ручьев пишет подробное письмо о своей жизни в Магнитогорске, о руководстве литобъединением ближайшему другу юности — Михаилу Люгарину, пытается помочь ему советом и делом в нелегкой жизненной ситуации, в которой оказался тогда его товарищ.
Из ялтинских писем к Э. Казакевичу, Я. Вохменцеву и М. Гроссману от апреля-мая 1958 года узнаем о состоявшемся в Москве заседании оргкомитета СП РСФСР, на котором обсуждалось творчество Б. А. Ручьева. Это была первая встреча со столицей после многолетнего перерыва. Здесь он встретился с А. Твардовским, М. Светловым, А. Яшиным, М. Львовым. Состоялся серьезный, взыскательный разговор. Творчество Ручьева получило в целом высокую оценку. Но А. Твардовский, М. Светлов и другие высказали также и ряд критических замечаний, которые поэт переживал болезненно.
Уже осенью, 8 сентября 1958 года, он пишет Э. Казакевичу: «Поездка в Москву и Крым, чрезвычайно взбудоражившая меня обилием живых встреч с поэтами, на какое-то время выбила меня из колеи множеством впечатлений, противоречивых мыслей, отзывов и неспокойных нервных раздумий о своем месте, вкусе и чувстве. Если можно так сказать, то на какое-то время я «потерялся» и в какой-то мере болезненно остро воспринимал то, что мною-то самим написано и задумано… Но все уладилось, отстоялось и к сентябрю вновь чувствую себя в отличной форме на более злом коне».
В 1958 году в Челябинском книжном издательстве вышла вторая книга Б. А. Ручьева — «Лирика». В нее, кроме произведений 30-х годов, поэт включил цикл стихов «Красное солнышко» и поэму «Невидимка», созданные, в основном, в 40-е годы. Сюда же вошли и три главы из новой поэмы «Индустриальная история», над которой Ручьев работал с 1957 года. Не любивший до срока знакомить читателей со своими крупными произведениями по частям — поэт делает отступление от ранее сложившихся принципов. Ему хотелось продемонстрировать свои творческие возможности после многих лет молчания; доказать, что все это время он жил «в состоянии постоянной творческой готовности»; отчитаться перед читателями в канун предстоящего съезда писателей РСФСР. Так увидели свет главы: «Товарищ Серго», «Любава», «Четвертый век».
По первоначальному авторскому замыслу, первой из названных выше глав придавалось большое значение. Она, по-видимому, должна была стать идейным центром будущей поэмы. Интересны и показательны колебания Ручьева в выборе названия поэмы. Из письма к М. С. Гроссману от 11 января 1958 года узнаем, что первоначально условно, когда работа над поэмой была в самом разгаре, Ручьев называет ее «Товарищ Серго». Но вскоре он изменяет заглавие: «Товарищ Серго» не нравится по трем соображениям: очень много произведений, где герои — весьма значительные люди — называются по такой, уже ставшей штампом формуле: «Товарищ Феликс», «Товарищ Тельман» и т. д. Второе — есть в таком заглавии примесь некоей спекулятивной броскости и, наконец, заглавие это обязывает к более полному созданию образа Серго, его жизни, а ведь у меня он пройдет только периодом. Назвал поэму «Индустриальная история».
Однако в процессе работы первоначальный замысел претерпевает значительные изменения. Название «Индустриальная история» поэт переносит на цикл поэм, вернее, дилогию, а первая ее часть получает новое заглавие — «Любава». Время действия в ней Ручьев решил ограничить тридцатыми годами, событиями первой пятилетки. В следующей части дилогии (заглавие ее тоже несколько раз менялось: «Рождество», «Канун», «Мировая зима») поэт был намерен провести своих героев через события Великой Отечественной войны и завершить повествование сегодняшним днем. В письме к Э. Г. Казакевичу от 8 сентября 1958 года он сообщает: «…На первый Ваш вопрос о поэме могу ответить: «по валу» план выполнен, «по качеству» выполняется. Простите за такое невразумительное определение; просто пришлось очень много думать о том, как дальше жить героям, чтобы, набирая силу, красоту и самостоятельность, дожить до «сегодняшнего дня». Словом, продумал некоторые сюжетные ходы, стал богаче материалом…»